Вредители
Шрифт:
– Нет. Мы занимаемся более серьёзной литературой.
– А чем серьёзная от несерьёзной отличается? Это на обложках как-то пишут специально.
– Какая вам разница, в деревне?
– Ну, для начала, я уже можно сказать не в деревне, а на фронте. И хочу перед героической гибелью, чтобы меня кормили, как городского. Ну и читать, само собой, лучшее. Чтобы не хавать всякую дрянь.
– Чем отличается высокая, серьёзная литература от обычной, сказать на самом деле очень сложно,- признался Кимитакэ,- Вот в древности написал какой-нибудь придворный послание некой даме, в стихах и каллиграфически, чтобы показать, что он весьма образован и пальцами ловко
– Вот насчёт придворного очень интересно! Я бы сам, если было время, каллиграфией занялся, если это так работает, насчёт того же югэн. Есть у нас в деревне несколько дам…
– Приятно слышать,- тактично заметил Юкио,- Культура распространилась настолько, что в наше время самые изысканные придворные понятия прошлого легко находят отклик в душе у самого простого населения.
– …Так что я соглашусь с мнением одного европейца,- продолжал Кимитакэ,- Не то, чтобы европейцы были умнее нас, но раз уж человек удачно сказал, то надо использовать. Так вот - высокая литература повествует о любви и смерти. А обычная - о сексе и насилии. То есть примерно о том же, в ней только иероглифов меньше и ещё имена фуриганой подписаны.
– Ага,- соображал провинциал,- то есть вы в кружке отбираете типо самые хорошие книги, чтобы их потом продавали подороже? Или уже сами такие послания пишете в литературный кружок женской гимназии?
– Мы пытаемся сочинять свои истории,- Кимитакэ чувствовал, как сам язык начинает изгибаться и ломаться, уткнувшись в эдакую стену тупости.
– А, истории, типо как на уроках?- глаза Ямады изобразили понимание,- У нас в школе тоже была история. Вот у нас как-то после обеда последний урок оставался. Я и говорю Минато-куну, - он у нас самый здоровый был, как бычок племенной, - давай того, кто первым в класс войдёт, всем классом будем бить после уроков. Ну, кроме Такэси-куна, конечно. Такеси-кун у нас был самый умный, ему ещё в сельхозакадемию поступать… А Минато-куну эта идея внезапно понравилась. “Давай”, говорит, и лыбится, что твоя гиена из учебника зоологии. Сразу видно - по душе ему забава. И вот мы все, кто остался, стоим толпой перед классом - а входить, понятное дело, никто не хочет. Подходит любимый учитель. А мы толкаем друг друга, но входить никто не торопится. Мы, конечно, привычные, деревенские, но никто же не любит, когда его бьют.
Учитель нам: “Заходите”. А никто и не заходит. Зато все уже понемногу начинаем ржать.
Тут директор подваливает. Он был сам из Фукуоки родом, говорил так смешно. Как заорёт: “Вы чего не заходите? Чего учителя не слышите? Бунтовать вздумали? Устроили тут Советский Союз!”.
На этом месте даже я от смеха пополам сложился. Вам, городским, эту шутку понять непросто. У нас, деревенских, свои нравы. Мы крепко живём на земле, от неё питаемся и в неё умираем.
– А что с вами-то было?
– Ну вот сюда отправили. Мы пока ждём, а Такэси-кун уже всё прошёл и первым пароходом на Филиппины поехал. Он же у нас первый, всегда, везде и во всём.
Дверь кабинета отодвинулась и показалась голова дородной медсестры - обритая налысо, как бывает у тех, кто пару недель назад счастливо перенёс тиф.
– Сакураи Кёси, на комиссию.
Юкио потащил своего подопечного сквозь призывников и буквально вытолкнул его в кабинет. Кимитакэ шёл за ним - без определённого плана, просто мало ли.
В неожиданно просторной и светлой комнате за столами полукругом разместилась призывная комиссия из пяти докторов -
– Всё со мной х-х-хорошо!- бормотал Сакураи,- Со мной всё отл-л-лично! Пр-р-росто всё замеч-ч-чательно!
– Что это с ним?- председатель комиссии сверкнул очками.
– Мы не знаем, что это с ним,- даже не моргнув невинными глазами отозвался Юкио,- Знаем только, что это у него с детства.
– В личном деле об этом ничего не сказано.
– Разумеется, ничего не сказано. Он даже сегодня до вас еле дошёл..
– Эт-т-то провокация,- вдруг затараторил Сакураи,- Эт-т-то об-б-бман. Это с-с-симуляция…
– Я тебе дам симуляцию!- закричал председатель врачебной комиссии,- Веришь слухам больше, чем доктору, думаешь, мы кого попало гребём? Ты хоть понимаешь, что будет, если мы пропустим хотя бы одного серьёзно больного, особенно заразного? Сдохнешь в первый же день, а потом может быть всю казарму позаражаешь - ты понимаешь, кто за это перед трибуналом отвечать будет? Нет, командир отвечать не будет - в армии не такие идиоты, тем более, что присяги ещё не было. Мы и ответим! В Новой Гвинее практивку вести потом будем - если корабли дойдут, разумеется… А ты должен быть очень рад, что у тебя, несмотря на все недуги, есть вот такие верные друзья. Которые готовы помочь тебе выполнить свой долг перед императором. Ребята,- добавил он, сбавив голос,- очень вас прошу, доставьте его домой в такой же целости.
И Сакурая потащили обратно. По дороге до трамвая он пару раз пытался идти ногами, но ничего не вышло.
В трамвае его положили на два сидения и стали держать за руки и ноги, так что Сакураи мог только корчиться и корячиться.
– Что это с ним?- осведомилась почтенная старушка.- Это теперешний опиум так действует?
– Наш товарищ несколько приболел,- пояснил Юкио,- А мы о нём заботимся.
– Хорошо болеть, когда друзья из Гакусуина!..
Гончар сидел на всё том же месте. Когда дверь открылась, он даже не пошевелился - а потом какое-то время просто не мог сдвинуться с места.
– Вы насчёт трясучки не беспокойтесь,- сообщил Юкио,- Давайте ему побольше воды и не заставляйте ходить, пока сам не захочет. Пописает, покакает - и через пару недель всё пройдёт. Он просто перебрал на радостях.
– Что я могу для вас сделать, ребята?- только и сказал гончар.
– Вспомнить, куда делся Старый Каллиграф,- ответил Кимитакэ,- А если не вспомните - мы можем и обратно вашего сыночка увезти. Вдруг он всё-таки годится для героической смерти за императора?
И отец, пускай и не с первой попытки, всё-таки кое-что вспомнил.
19. И ты исчезаешь, как мрамор
Разумеется, Старый Каллиграф уходил из школы и съезжал в неизвестном направлении как раз для того, чтобы его никто не смог найти. И, похоже, задумывался о таком исчезновании ещё когда устроился работать в Гакусуин - и уже тогда намеренно отказался от казённой квартиры. Чтобы не быть привязанным и не
Так что он, конечно, не сообщил гончару своего нового адреса.
Однако нашлась одна зацепка. Среди прочих вещей при переезде среди прочего хлама остался номер “Майнити симбун” примерно месячной давности. Других газет не обнаружилось и гончар его на всякий сохранил - было очевидно, что для прежнего хозяина она что-то значила. Вдруг старый учитель уезжал в такой спешке, потому что сотворил что-то незаконное? Если придут из полиции, гончар сможет этой газетой хоть какой-то помочь следствию, чтобы оно быстро от него отвезалось.