Времена года
Шрифт:
По ужасному вою и звукам разрыва ясно, что это бьют гитлеровские минометы. Еще несколько разрывов, а потом взрывы уходят вперед и в сторону.
В этот момент со двора доносится чей-то стон.
Юрий прислушивается, а потом, взяв автомат в руку, выскакивает во двор.
Старый Шойом смотрит вслед выбежавшему Юрию, потом вынимает коробок и чиркает спичкой. Воздушная волна смела со стола все. На полу валяются черепки тарелок, две кисточки для бритья, разбитая лампа.
Шойом поднимает лампу. Стекло разлетелось вдребезги. Старик
Юрий что-то кричит со двора, но они не понимают. Старик вытягивает шею, прислушивается, потом, сгорбившись, выходит в дверь. Петер уныло следует за ним. Его бьет мелкая дрожь, ему страшно.
Никита водит электрическим фонариком по веранде.
— Сюда, скорее! — кричит он.
У входа на веранду, в том самом месте, где каждой весной красиво цвели петуньи и анютины глазки, в пестром платье лежит Вероника. Лицо ее в крови, пестрое платье тоже. Юрий, опустившись на колени, достает бинт из индивидуального пакета.
Петер замер. Он не сводит глаз с пестрого платья. С таким видом, наверное, стоят люди, когда понимают, что пришел конец света. Петер хочет опереться обо что-то, но руки его цепляются за воздух. Он опускается на землю, трогает пестрое платье жены, тихо и жалобно зовет:
— Вероника...
Больше он ничего не может выговорить.
Старый Шойом, закусив губу, стоит на пороге веранды. Веки у него нервно дергаются. Плакать он не может, но когда его постигает горе, у него всегда нервно дергаются веки.
Выражение лица Вероники кроткое и просветленное. Она с трудом поднимает веки, ищет глазами Петера, который стоит тут же, около нее, на коленях.
Вероника с усилием приподнимает руку, смотрит на мужа. Петер встречает ее взгляд, и ему кажется, что он понимает, чего она хочет. Он берет руку Вероники, гладит и целует ее. Вероника плачет.
Вот то, чего она хотела больше всего — увидеть именно таким мужа, которого ждала целый год, от которого так хотела иметь ребенка.
Теперь она спокойна. Может быть, ей хочется услышать еще раз его голос, услыхать одно-единственное слово, одно-единственное слово прощения. Ей очень хочется услышать это слово, но у нее нет больше сил, чтобы дождаться его. Взгляд Вероники скользит по лицам присутствующих и останавливается на губах Петера. Она ждет этого слова. Последняя ее мысль о нем. Она закрывает глава.
Плечи Петера дрожат. Ему хочется закричать изо всех сил, излить в крике свою боль и отчаяние, но ни один звук не срывается с его губ, он только жадно ловит ртом воздух.
Петер продолжает гладить и целовать неподвижную, безжизненную руку Вероники.
Через час они унесли Веронику в маленький черный сарайчик на краю леса, чтобы, по обычаю предков, через два дня предать погребению.
Четверо мужчин — Петер Киш, старый Шойом, Юрий и маленький хмурый казак — сидят в кухне. Сидят и молчат.
Старик уже успел
Юрий сидит у стола, опустив руки в карманы, тихонько лаская пальцами потрепанные фотографии.
Казак Никита сидит на топчане, опустив руки на колени. Убитая была очень красивой женщиной. Ему от души жаль и ее, и ее убитого горем мужа, и этого доброго старика, так смешно говорящего по-русски.
У старого Шойома все еще дрожат веки. Что-то удерживает его здесь, не дает уйти домой. Он чувствует, что своим присутствием как-то облегчает горе Петера.
Петер сидит на низенькой скамеечке у печки. Взгляд его скользит по присутствующим, не различая лиц, он видит лишь какие-то туманные пятна. Слезы застилают глаза. Он прячет лицо в ладонях.
Юрий вынимает из кармана кусок газеты, кисет с табаком, крутит длинную цигарку. Старик протягивает ему коробок со спичками. Солдат закуривает и, крепко затянувшись, говорит старику:
— А все война... Гитлер... Понимаешь?
Шойом неподвижно смотрит на пламя лампы, потом утвердительно кивает и встает с места.
Старик подходит к Петеру, гладит его по голове, словно вернувшегося домой строптивого подростка.
— Послушай, сынок... — прерывает он долгое молчание. Холодно тут... Затоплю-ка я печь, а?
Петер смотрит на него снизу вверх, но ничего не отвечает, словно не понимает, о чем его спрашивают.
Старик, облокотившись о печь, набивает трубку.
Петер снова вскидывает на него глаза. Старик присаживается на корточки рядом с Петером, внимательно глядит на него. Хочется ему утешить, успокоить несчастного соседа. Ведь и лет-то Петеру всего только тридцать один, а вид у него сейчас как у старика.
— Знаешь, что я тебе скажу, сынок, — начинает старик тихо, — человек не может уйти из жизни, если не сделает того, что ему положено. Не имеет права...
Петер открывает печную дверцу, начинает по одной класть в печь хворостины.
Он вытаскивает из кармана спички, зажигает, держит огонек под хворостом. Но сырые прутья не горят.
Юрий некоторое время смотрит на Петера, потом начинает рыться в своем вещмешке, вытаскивает оттуда паклю для чистки оружия и баночку с машинным маслом. Пропитав паклю густым маслом, он запихивает ее под хворост.
— Вот теперь зажигай, — говорит он сидящему на корточках перед печкой Петеру.
Петер подносит к масляной пакле спичку, пакля ярко вспыхивает, от нее загорается и хворост.
Все молча смотрят на огонь.
Старый Шойом с трубкой в руке усмехается. Маленький хмурый казак, сидя на топчане, задумчиво смотрит на пламя. А Петер с Юрием сидят на корточках у самой печной дверцы.
В глазах четверых мужчин теплится надежда.
Они знают, что война подходит к концу.