Времена года

Тири Арпад

Балинт безжалостно сжимает Веронику в своих объятиях. Она не в силах сделать ни одного движения. Перед ее глазами бледное белое лицо старика с желтыми зубами. От него пахнет винным перегаром. До нее только сейчас доходит смысл того, что старик шепчет ей на ухо. У нее же одно желание — вырваться, убежать из этого погреба. Вероника осторожно ищет за спиной дверной засов, хочет потихоньку отодвинуть его и выскочить из погреба. Выскочить и бежать домой.

— Оставь его, Вероника... — умоляет старик. — Знаю, ты уже давно разлюбила его... Знаю,

по твоему лицу знаю... Я всегда любовался тобой, когда ты шла к колодцу за водой, а когда ты приходила ко мне на работу, я был так счастлив, что целый день мог на тебя смотреть...

Вероника хватает руками старика за шею.

— Пустите! Или вы не понимаете? Я не люблю вас!.. Пустите!

Старик сжимает Веронику. А она со всей силой сдавливает пальцами его шею.

— Пустите, я вам говорю!

Старик задыхается, хрипит, отбивается, он весь дышит яростью.

— А почему мне нельзя? Немцу позволяла? А?.. Ты не знаешь, что я стоял у тебя под окном, когда ты немца принимала?.. А?.. А со мной не хочешь?..

Балинт дышит винным перегаром в лицо Вероники, Наконец он разжимает ее руки и впивается поцелуем в губы.

Вероника вырывается. Отбегает от старика и смотрит ему в глаза, в которых клокочет похоть. Но этот человек не кажется ей ни сильным, ни страшным.

— Я мужа своего люблю! Понимаете? Я его всегда любила! Пусть он лучше убьет меня!.. Что угодно, только не вы!

Но старик плохо понимает ее. Еще мгновение, и она, вырвавшись, стрелой выскакивает из погреба и бежит что есть сил к себе домой.

Лишь бы успеть!.. Предупредить мужа! Крикнуть ему с крыльца, через кухонное окно, крикнуть одно лишь слово. В дом она не войдет. Нет, войдет, остановится у двери и скажет ему, что он должен бежать, потому что Балинт Каша натравит на него гитлеровцев, а может, и русских.

А потом пусть он ударит ее, убьет, ей все равно. Она и слова не скажет, опустит голову и будет смиренно ждать удара.

Может, тогда Петер поймет, как она ждала его, поймет, что лишь его одного любила, что вся ее жизнь — в нем.

— Кто из вас служил в армии?

Старый Шойом поднимает руку. Петер Киш делает шаг вперед. Солдат со шрамом смотрит на него внимательным взглядом.

— Долго пробыл на фронте?

Петер не отвечает, пожимает плечами.

Старик протягивает русскому кисет с табаком. Тот отрицательно качает головой.

— Воды! — просит солдат.

Старик поворачивается к хозяину дома.

— Он пить хочет. Дай ему стакан воды.

Петер протягивает стакан, но солдат отводит его руку.

— Сначала ты.

Петер смущенно смотрит на него, ничего не понимая.

— Попей ты сначала! — нетерпеливо толкает Петера в бок старик.

Солдат смотрит, как Петер отпивает из стакана, потом берет стакан и с жадностью пьет.

Старик с удовольствием смотрит, как русский пьет.

— Мы будем тут спать, — говорит солдат и показывает на топчан. —

Можно?

Солдаты снимают с плеч вещевые мешки.

Старый Шойом с услужливостью расстилает на столе полотенце, кладет на стол мыло, ремень для правки и бритву.

Солдат со шрамом улыбается, временами прислушиваясь ко все более редким и далеким артиллерийским залпам. Затем хлопает старика по плечу и спрашивает, показывая на Петера:

— Сын?

Шойом колеблется, но потом отвечает:

— Нет... Друг.

— Я — Юрий, — тычет себя пальцем в грудь солдат со шрамом на щеке.

Трое венгров кивают ему и с пристальным вниманием следят за каждым жестом русских солдат.

Солдат со шрамом показал на своего товарища, который уже растянулся на лавке.

— А он Никита... Казак.

Звонарь вежливо раскланивается с другим солдатом, скользит взглядом по его воинственной фигуре, а сам потихоньку отодвигается от него в сторону.

Юрий, заметив, что звонарь испугался, подходит к нему поближе.

— Знаешь, что такое казак? — говорит он непонятные слова, хватает со стола бритву, а потом, сделав широкий жест рукой, рубит невидимого противника.

Никита грозит ему кулаком.

Трое венгров смущенно покашливают, скрывая улыбки.

Старый Шойом стоит с таким видом, как будто хочет сказать что-то важное. Петер и звонарь смотрят на него с ожиданием.

Старик делает шаг вперед. Смущенно трогает Юрия за рукав и тут же отступает назад, переступая с ноги на ногу.

— Ты... ты... — выговаривает он по-русски.

Солдат со шрамом поворачивается к нему.

— Ты... товарищ Юрий... — И Шойом замолкает.

Ничего другого он и не хотел сказать. Просто ему было трудно выговорить это странное русское слово «товарищ». Старик не совсем уверен, что понимает его значение, но инстинктивно чувствует — оно означает что-то хорошее и важное.

— Что ты еще знаешь по-русски, отец? — спрашивает Юрий.

Петер и звонарь с уважением посматривают на старика.

Шойом по-стариковски смеется и, осмелев, спрашивает:

— Ты какой работ, когда нет война?..

Юрий понимает исковерканные русские слова и с готовностью отвечает:

— В колхозе работал... Такой большой колхоз... — объясняет он и широко разводит руки в стороны.

Звонарь делает судорожное движение горлом, отстраняет Шойома и протискивается между ними Юрием,

— Колхоз? Общий котел? — спрашивает звонарь по-венгерски.

Юрий удивленно смотрит на звонаря. Он не понимает звонаря, но видит, что звонарь ехидно улыбается, и переводит вопросительный взгляд на старого Шойома.

Старик сердито отталкивает звонаря.

— Катись ты к черту! Ничего ты в этом не понимаешь!

Старик подходит к Юрию и тычет себя в грудь.

— Мы... тоже крестьянин...

Воцаряется тишина. Петер тяжело вздыхает.

— Вот только земли у нас мало, — говорит он по-венгерски.