Времена года
Шрифт:
Надо идти! Прочь отсюда, пока не поздно, если она не хочет задохнуться среди изображений святых от затхлого, застоявшегося кухонного запаха, от молчаливых презрительных упреков старухи.
Она уходит, даже не простясь.
Идя по улице, Вероника прижимается к стенам домов. Она уже не идет, а бежит. Ей кажется, что она пробежала уже не один километр, а это всего лишь забор третьего от Шойомов дома.
Высоко в чернильном небе гудит самолет, словно затерявшаяся в темноте пчела.
Вероника рыдает, опершись безвольно на забор.
Она
Веронике хочется вернуться домой, но она боится.
Может быть, утром, когда прекратится обстрел? Может быть, тогда и в сердце Петера утихнет ярость? Ведь все проходит, все успокаивается.
Да, утром. Утром, когда все вокруг будут спать, она проберется в дом. Петер тоже еще будет спать, положив голову на смятую подушку, а она тихонько подойдет к кровати, опустится перед мужем на колени, положит голову ему на плечо и будет ждать его пробуждения. А потом, что бы ни случилось, уже все равно. Да, надо подождать до утра, обязательно дождаться утра.
Вероника перебегает от забора к забору.
Новая вспышка на склоне горы. Вероника судорожно цепляется за забор Винце Фаркаша и закрывает глаза, чтобы не казалось, что каждый снаряд ищет в темноте именно ее.
Она вне себя от ужаса.
Вероника вбегает в дом Фаркаша и чуть не валится на пол.
Винце Фаркаш, лесник монастырских лесных угодий, и вся его семья в праздничных нарядах стоят вокруг стола. На хозяине дома черный свадебный костюм, его тощая жена держит в руках молитвенник, на детях белые длинные чулки, блестящие ботинки. Стол накрыт на четыре прибора, в центре лежит хлеб и мясо, стоит вино в плетеной бутыли. Все словно ждут кого-то.
Винце поворачивает голову к двери. Несколько секунд он равнодушно разглядывает вбежавшую Веронику, потом отворачивается от нее. Семья продолжает молиться.
Винце Фаркаш с семьей смиренно ждут прихода войны в свой дом.
Вероника тихонько, не произнеся ни слова, даже позабыв поздороваться, пятится к двери. Она еще раз оглядывает кухню Фаркашей, потом тихонько закрывает за собой дверь, словно увидела там покойника. Еще миг — и она на улице. Ее трясет.
Темнота становится такой густой, что почти ничего не видно. Теперь она идет задами, вдоль огородов. И не знает, куда идет. Идет — и все. Она натыкается на деревья, на изгороди, ее окружают какие-то странные, призрачные тени. Она тяжело дышит и еле переставляет ноги. Обходит одну тень и тут же натыкается на другую.
Вероника не понимает, куда забрела в темноте. Тень огромной старой груши подсказала ей, что она у виноградника Балинта Каши. Вот и винный погреб лавочника. Вероника даже улыбается при мысли, что в другое время ее могли бы принять за вора.
Она останавливается передохнуть, прислоняется к дереву. Пот льет с нее градом. Несмотря на темноту, она разглядела ряды винограда и железную решетку на двери погреба.
Все это собственность Балинта Каши.
Вероника обеими руками держится за дерево. Теперь, когда все погрузилось в темноту, одиночество страшит ее. Ей страшновато, но домой она пойдет только утром. А что, если до утра переждать в погребе у лавочника? Может, впопыхах он забыл запереть дверь? А если все же запер, то она залезет на кучу сухих кукурузных бодылий и укроется от ночной прохлады.
А может, все же пойти домой? Нет. Домой она пойдет только утром.
Или попроситься переночевать к соседям? Нет, слишком стыдно.
Или вернуться к Шойомам? Старик теперь наверняка уже вернулся домой. Он-то и расскажет ей, что делается у нее дома.
Нет. Раз уж она решила дождаться утра, значит, надо ждать. Она уверена, что к утру все уладится.
Вероника подходит к погребу. Не успевает она сделать и нескольких шагов, как слышит хриплый мужской голос:
— Вероника?
От страха у нее спирает дыхание, и она закрывает глаза.
Рядом кто-то тихо смеется:
— Голоса моего не узнала?.. А?..
Вероника стоит неподвижно, словно окаменевшая. Она уже узнала голос Балинта Каши, но ноги не слушаются ее.
— Куда ты так поздно? — с ехидством спрашивает лавочник.
Вероника видит, как от входа в погреб отделяется черная тень.
Призрак? Или все же это господин Каша, толстый и белолицый?
— Я спрашиваю тебя: ты куда?
— Никуда... — робко отвечает Вероника.
Балинт подходит ближе.
— А чего тебе тут надо?
— Ничего. Правда, ничего... Поверьте мне... Мне ничего не надо... — скороговоркой говорит Вероника.
— Испугалась?.. — Лавочник самодовольно смеется. — Не женское это дело в такую пору по огородам бродить... Ступай сюда. Сюда, в погреб, а то ведь убить могут... зря погибнешь...
Вероника что-то тихо отвечает, но сама не знает что.
Страх лишь тогда отпускает ее, когда старый Каша после нескольких неудачных попыток зажигает свечу и ставит на пол между двумя большими винными бочками.
Лавочник хозяйским взглядом обводит погреб, поправляет толстую мешковину, которой занавешено окно, запирает дверь на задвижку и лишь потом поворачивается к Веронике.
— Война — она глазастая. Стоит где-нибудь засветиться окну, сразу выстрел по нему...
Вероника опускается на скамью.
Старик в овчинном тулупе и измазанных грязью сапогах ходит взад и вперед между рядами бочек и похотливо поглядывает на Веронику.
— Так что же ты не хочешь сказать, куда направлялась? — спрашивает он.
Вероника сидит, вся сжавшись в комочек.
— Я уже сказала, что никуда.
Балинт задумчиво продолжает разгуливать по погребу. Пламя свечи колеблется, огромная тень старика падает на противоположную стену.