Времена и люди

Апостолов Кирилл

Старец начал издалека — мол, раньше все перед ним шапки снимали, и не за богатство, чорбаджией^[9] он никогда не был, а просто уважали его люди. И сейчас, когда вся жизнь идет как нельзя лучше, он пришел просить… И вдруг дед Драган замолкает, и из глаз его градом катятся слезы.

— Честно тебе скажу, главный агроном против пасеки — убытки она приносила. Видно, Сотир не очень-то там расшибался. Так что возьми-ка ее в свои руки, а дальше поглядим. Я верю, из любого положения выход есть.

В дверях дед Драган преграждает председателю дорогу.

— Тишо, до смерти тебя благодарить буду, только слово дай, что все сказанное здесь останется.

И Сивриеву не говори. Не хочу, чтоб люди плохо о моем сыне думали, пальцем показывали на него… Скажут, куска хлеба пожалел отцу. Илия еще глупый, хоть и не первой молодости. Жизнь вся впереди, а как жить, если уважать не будут… Попадет людям что на глаза да на язык — и кончено с тобой. Можешь после напрочь перемениться, можешь стать самым распрекрасным человеком на свете — все одно смотреть на тебя будут косо. А Илия неплохой, вот разве что какая-то муха его укусила или советчики плохие завелись.

Бай Тишо смотрит на часы.

— Недобрый сын твой, Драган. Ты — добрый. Но коли ты так хочешь — да будет так. Не стану выносить сор из избы. Зайди ко мне завтра перед обедом. На пасеке тебе понравится. У тебя ведь когда-то были ульи, верно?

По лестнице дед Драган, щуплый, как мальчишка, семенит впереди. Свалил с плеч заботу и снова стал таким, каким знает его все Югне, свободным и веселым, думает бай Тишо.

Неистощимы силы человеческие. Как ни тяжел хомут жизни, говорит он себе, человек всегда сумеет приспособить его к своей шее, к своему шагу…

— Тишо, знай это от меня, — обернувшись, говорит старик, — вот вы, коммунисты, воюете против христианщины, а на самом деле вы истинские христиане. А спроси, почему? Да потому, что это милосердие, любовь к ближнему, великодушие, которое…

— Хорошо-хорошо, понял! — смеется председатель и, махнув шоферу, чтобы заводил, предлагает: — Если ты домой, садись, мы тебя подвезем.

Заднее колесо буксовало на льду, но потом мотор заработал нормально, и джип рванул с места.

Вечером бай Тишо, освободив шофера на шоссе, пешком идет к дому. Шагает медленно, заложив руки за поясницу, опустив голову.

Небо провисло над долиной, серое облако похоже на огромное вымя. Председатель сейчас совсем иной, чем привыкли его видеть: занят не людьми, а исключительно собой. И думает, что скоро кончатся холода без дождя и снега, измучившие людей, скот и землю, что погода клонится к снегу и не сегодня завтра матушка-зима постучится в двери.

Декабрьский день незаметно тонет за голым Огражденским хребтом, крыши становятся темными.

Бай Тишо останавливается перед покосившейся на одну сторону створкой ворот. С усилием вспоминает, давно ли она стоит так. Да, еще весной жена сказала: «Створка вот-вот на улицу упадет, посмотри сам либо человека пришли, чтоб поправил». Ему все не хватало времени. Времени? Хе-хе-е-е! Сейчас времени будет в изобилии, он и другим может одолжить. Только бы здоровье было. Он все приведет в порядок. И его дом в конце концов почувствует мужскую руку. Он начнет с ворот.

Занятый этими мыслями, не заметил, когда к нему кто-то приблизился.

— Бай Тишо!

Незнакомый крестьянин остановился рядом, снял шапку.

— Бай Тишо, — повторил он, — окажи честь, завтра дом освящаю.

— По старым обычаям небось? — шутливо отвечает председатель. — Когда же?

— Завтра вечером.

— Постараюсь прийти, ежели ничего у меня не случится…

— До самого утра будем тебя ждать! — заявляет счастливый новосел и уходит, на ходу натягивая шапку.

Бай Тишо, глядя на сгорбленную его спину и худые плечи, думает:

«Переселенцы… Бегут от родных гор, точно от злой мачехи. Где заночуют, там и строят себе дома. Большие дома: чтобы хватило и детям и внукам. Им и в голову не приходит, что эти будущие люди, дети и внуки, могут не одобрить их выбор, как они сейчас не одобряют выбор своих отцов и дедов… Приглашает гостей — соседей. А родственников там не будет или если придут, то, верно, только на ужин, а на следующий день постараются пораньше уехать».

Только когда незнакомец исчез за углом, председатель вспомнил, что не спросил ни имени, ни адреса.

Махнув рукой, он идет искать тесло и гвозди — калитку поправить, только ничего не может найти. «Эх, Тишо, — говорит он себе. — Какой же ты после этого хозяин? Хороший хозяин, подними его даже ночью, спросонья скажет, где что».

Ясно, что с калиткой сегодня ничего не сделаешь. Он ходит по двору, смотрит. Мотыгу поднял (попала под дождь, заржавела); срубленную старую акацию — на дрова; собачья конура накренилась — надо после исправить…

— Сегодня так рано? — спрашивает с террасы жена.

Бай Тишо не слышит, занятый мыслями о давно забытых домашних обязанностях. Наклонившись над огородной грядкой, разглядывает ботву помидоров и фасоли, которая все еще лежит в бороздах. Он попытался ее приподнять, спутанную, скованную морозом, но она ломается в пальцах. Поздно.

С улицы, посвистывая, точно мальчишка, вбегает дочь.

— Сребра! — зовет бай Тишо. — Как там у тебя? Есть двойки, а?

Его не волновали ее отметки. Когда выпадало немного свободного времени, разговор их был не об отметках, а о классе, о морали, об идеалах — есть ли идеалы у современной молодежи, какая она, что больше всего их, молодых, привлекает в жизни, что отвращает… Если Сребра произносила имя какого-нибудь соученика, он тут же спрашивал: «Кто его отец?» Случалось, говорил: «Яблоко от яблони недалеко падает». Или: «Из колючки — роза, от розы — колючка». Советовал также, как ей влиять на подлиз, любопытных или, допустим, завистниц, чтобы в будущем стали они хорошими людьми. «Иначе войдете в коммунизм с исковерканными душами — даже подумать страшно! Или вы считаете, что там у входа, как в обычном доме, лежит половая тряпка? Вытираешь ноги — и порядок? В будущее должны войти только чистые люди — и внешне и внутренне чистые, на все сто процентов. Иначе воздух там будет дурно пахнуть».

В таких разговорах время проходило быстро, и бай Тишо как-то не успевал спросить Сребру об успеваемости. Поэтому, вероятно, задав вопрос о двойках, он замечает испуг и смущение в ее глазах. Погладив дочь по зарумянившимся щекам, он говорит:

— Ну ладно, иди, детка.

Немного погодя он слышит, как она говорит матери:

— Мам, что случилось?

— Что могло случиться?

— Отец спросил, есть ли у меня двойки. А сам не ругает, а гладит меня. Что с ним, а?

Да, что с ним?..

Новость сначала обрадовала его: вот и другие признают его Главного, не ошибся он. Потом бай Тишо охватило беспокойство, слабость. А затем, уже в машине, когда Ангел вовсю жал на газ (в этом месте шоссе было ровное, прямое), пришла паника: что же дальше? Давидков сказал в коротком разговоре: «За короткое время Сивриев доказал, что ему нужен высокий потолок и простор в действиях. Разве не преступление — держать такого человека главным агрономом, когда мы нуждаемся в председателях такого типа? Не станешь ведь ты, бай Тишо, отрицать, что многие сегодняшние, несмотря на то, что в последнее время часто их меняли, уже устарели? Э, дело не в годах! Ты же понимаешь, о чем я говорю…»