Времена и люди
Шрифт:
Приезд югненского начальства ничего не дал. Походили, поглядели и уехали. Патетические речи бай Тишо: вы, мол, не одни, живете при социализме, будет помощь — никого не вдохновили. Хотя он не вернулся с руководством в Югне, а остался в селе, обходя дом за домом, а по вечерам, сидя с народом в пивной, пытался своими речами изгнать из их душ страх, мужчины каждое утро исчезали из села, чтобы вернуться к вечеру угрюмыми, сломленными дорогой и безрезультатными поисками, а назавтра покидали село еще раньше. Никто не выходил на работу, а каждая человеческая рука была ценна как никогда.
Тодор недосыпал, был постоянно мрачен, в разговорах с людьми срывался на крик, любой пустячный вопрос мог вывести его из себя. А в то утро, возвращаясь с реки, куда он ходил поглядеть, как югнечане «добывают» топливо
— Давай соберем людей, — предложил секретарь.
— Собрание?
— Совещание. Пригласим людей из дальних сел, здешних, кто может дать дельный совет.
Ну вот, и этот играет в демократа, «посоветуемся с массами», зло усмехнулся Тодор, пока секретарь добросовестнейшим образом нудно излагал ему план совещания. От его манеры говорить медленно, обрывками фраз веяло монотонностью, скукой. Тодор невольно сравнивал его с прежним партийным руководителем — Нено. Тот со своими инициативами вперед не лез, предпочитал стоять за широкой спиной бай Тишо. Общественное положение занимал высокое, а ответственность старался на себя не взваливать. Вот и жил припеваючи. Мужик был неглупый, язык подвешен хорошо, и в любом деле он использовал его с умыслом, обеспечивая себе побольше покоя и поменьше психологической нагрузки. Этого же никакие нагрузки не страшат: при его крепкой спине и ленивой мысли внутреннее спокойствие гарантировано самой природой-матушкой. Он из тех, про кого говорят, что они всегда приходят вовремя, потому что не торопятся. Неделю назад они уже не поладили, сейчас не припомнить — из-за чего. Он сам при этом нервничал, а Марян словно сказку рассказывал… Самому себе кажется, что ты умнее всех, вместе взятых, а это ведь не так, тянул Марян, в каком-то деле больше знаешь, в каком-то меньше разбираешься… Поучений не люблю, вспыхнул он, не заметил еще?.. Да, мне тоже не все по душе, отвечал секретарь так спокойно, словно соседу рассказывал: «Вчера отец в лес ходил, по дрова, так и я с ним…» Ну как разговаривать с таким человеком?
— Сейчас главное — не дать людям упасть духом… Так что совещание обязательно проведем… с тобой ли, без тебя ли, — продолжал Марян и после паузы добавил: — Все же лучше с тобой, чем без тебя.
— Тебе не кажется, что ты суешься не в свое дело?
— Забота о людях не патент одного председателя хозяйства.
— Тогда давай без меня.
— Повторяю: лучше с тобой.
Он поклялся себе, что не пойдет на это совещание, и все же пошел и даже заявился первым. Распределили между присутствующими побитые градом селения, и каждый поехал в свое не откладывая, он единственный отказался. Закрылся в своем просторном кабинете, но, как всегда, узнав, что он в правлении, все — от собственной секретарши до помощницы главбуха — натащили на подпись кучу документов, справок, планов, отчетов.
Под вечер, когда огромный письменный стол становился похожим на гору, он отпускал всех служащих и оставался один в четырехэтажном здании. В электрическом свете стены кабинета как бы сдвигались, комната превращалась в коробку, в которой он был единственным живым существом, а шелест бумаги, шорох шарикового стержня и его собственное дыхание — единственными звуками. Именно в такой обстановке он был в состоянии разобраться в причинах, предусмотреть последствия, направление действий. Он давно познал преимущество подобных бдений: в ночной тиши легче взнуздывать утомленную за день и потому более податливую мысль, загрузить ее до предела, предварительно отключившись от прочих забот.
Но и в этот раз, впрочем, как и всегда, внешний мир нашел способ напомнить о себе. Около десяти зазвонил телефон и раздался голос жены:
— Ты еще не идешь?
— Нет. Неотложные дела.
— Ты не поел?
— Вы меня не ждите.
Через полчаса она принесла ему ужин.
— К чему это? Я ж не малое дитя.
— А если язву заработаешь, кому будет хуже?
Он подсел к длинному столу заседаний, на котором Милена расстелила скатерку и поставила тарелку. Чуть отступив в сторону от стола, она сосредоточенно смотрела на него своими большими, пестрыми глазами. В свете электрической лампы в них снова возобладала
Почувствовав, что муж наблюдает за ней, Милена отвернулась к окну, скрестив руки на груди. Нежные, едва обозначенные припухлости над подмышками унесли его на десять лет назад, к их первой ночи. Тогда у него и в мыслях не было, что она может стать его женой: слишком красива, чтобы быть примерной супругой и хорошей хозяйкой. Кроме того, казалась и излишне эмоциональной. А это вовсе ни к чему его будущей жене. Да… не очень-то он дорожил ею тогда.
В тот вечер они впервые оказались вдвоем в его квартире, и он прикидывал, как бы управиться побыстрее, не оставляя ее на ночь. Шло время, а она не торопилась уходить, но и не позволяла того, ради чего он позвал ее к себе. Наверное, он был не слишком деликатен, потому что она вдруг вскочила и, так же как сейчас, встала у окна. Именно тогда открыл он для себя эти нежные припухлости, обнажившиеся из-под безрукавного летнего платья. Он бросился к ней, обнял, сжав ладонями мягкие, теплые бугорки, и, подняв ее, как ребенка, на руки, понес к постели… Тодор вытер руки о скатерку, встал и скованно, неуклюже шагнул к рабочему столу.
— Иди поспи хоть ты. Да и мальчика одного не стоит оставлять.
Полночь. Воздух в кабинете стал сухим, ломким на ощупь — это от света электрической лампы. Тишина утомляла, давила. Он подошел к окну, открыл его, облокотился на широкий подоконник. С верхнего края села донесся петушиный крик. Петух прокричал несколько раз, и только тогда откликнулись остальные — истинные певцы. Хриплое кукареканье первого потонуло в хоре сильных, звонких голосов. Волна «первых петухов» вскоре стихла, и на село снова опустилась тишина глубокой летней ночи… Раздастся изредка усталый вздох вола, сонный лай, далекий крик совы… Одинокая звезда вдруг прорезала небо, бросив луч в окно, и пропала в темно-фиолетовой бездне… Дышит неохватная вселенная, пульсирует, вперив глаза в него, в человека. А может быть, вовсе не вселенная ищет его, а он сам вместе со всей землей хочет быть замеченным этой вселенной. И все же он еще не человечество. Человечество в такую пору спит, спит в одной половине своего, такого короткого, земного времени.
Тодор бросил за окно окурок, посмотрел, как взметнулся от асфальта рой искр, вернулся к столу и снова склонился над белым листом бумаги. Прошел час, полтора, раздалось знакомое хриплое «Ку-ка-ре-ку-у». Да, подумал он, петух держит марку. Не начинай он первым, никто бы и не знал о его существовании, потому что и внешность его такая же, видно, невзрачная, как и голос. Но вот крикнет два-три раза раньше других — и уже не безвестный. Это его вклад в жизнь. Воистину нет лишних существ в мире. Каждая тварь является в жизнь с определенным предназначением: один запевает, другие дружным пением создают хор; одни звонко лают, приветствуя хозяина, другие молча бросаются на волка, защищая стадо или дом; одни украшают собой землю, мир, человечество, другие их кормят. А он сам? Каково его предназначение?.. Милена как-то в шутку сказала, что он обладает магнетическим свойством притягивать к себе все громы-молнии. Неужели это единственное его предназначение? Если так, то он несчастнейшее существо. Потому что человек является в мир для того, чтобы оставлять после себя радость и счастье, а не злобу и ожесточение.
Петухи старались во всю мочь перекричать друг дружку, долина дрожала от их ора, земное пространство в этот ранний час состояло сплошь из разлива их голосов.
Ранним утром бай Тишо застал его за рабочим столом: уронив голову на стопку бумаги, Тодор спал. Бай Тишо забегал к нему домой, хотел рассказать, какое настроение в селах, побитых градом, откуда он вернулся поздно ночью.
Тодор встал со стула, потянулся, распрямляя плечи, одеревеневшие мышцы.
— Есть кто-нибудь в правлении?