Времена и люди
Шрифт:
Милена растянула на камне последнюю простыню, стянула с себя мокрое платье, и река мгновенно сомкнула над ней свои сине-зеленые воды. Еще через миг черная голова показалась над поверхностью: Милена плыла к противоположному берегу, бесшумно разводя в стороны прозрачные струи, как большая блестящая выдра, которую он, уже давно, когда Струма была чистой рекой, вытащил из вымоины у постоялого двора. Голова у нее была маленькая, тело округлое, с темной, гладкой кожей. Целую неделю он держал выдру в клетке, сделав для нее специально маленький бассейн, и каждый день двор был полон ребятни. Он и сам просидел около нее немало часов, наблюдая
Несколько раз переплыв речку туда-обратно, Милена вышла из воды на противоположном берегу между двумя скалами, и ее мокрое тело, несколько полноватое в талии, с плавно сужающимися вниз бедрами, заблестело под лучами солнца. Он лежал в траве, вжавшись в землю, и глядел на необыкновенное зрелище так упоенно, что пропустил миг, когда она нырнула в воду. Сильный всплеск воды хлестнул, как выстрел. Придя в себя, он ощутил дрожь в руках и ногах.
Весь оставшийся день, что бы он ни делал, весь вечер, когда вокруг него сновала Таска, всю бессонную ночь стояло в его глазах видение женщины под водопадом на Влашке-реке.
Под утро, только начал забываться, приснилось стадо белых, черноголовых выдр. Сам он будто бы сидит на белом овне, плывущем по огромному озеру. Вокруг десятки, сотни выдр. Они вьются в чудном, волшебном танце, а в их глазах, устремленных на него, сладостная магия. Одна из выдр на миг выпрыгивает из воды, и ее гладкое, веретенообразное тело кого-то напоминает ему. Он пытается разгадать ее человеческий образ и вздрагивает: это квартирантка, жена Сивриева, Милена.
Он вскочил, сел на кровати, минут десять-пятнадцать не мог прийти в себя, снова лег, но понял, что уже не уснет. Вышел во двор, послонялся по нему, как лунатик, пошарил в карманах: нет ли сигарет. Не бог весть какой курильщик, не то что некоторые, он время от времени все же покупал пачку «Арды», чтобы не одалживаться у людей, не нарываться на шуточки вроде «На машину есть, на табак не хватает», а то и скупердяем обзовут. Купит пачку, сунет куда-нибудь, когда надо — не найдешь, вот как сейчас, а когда не надо, натыкается на них, помятые, искрошенные, и сам себя обругает — не за то, что нечего закурить, а за то, что деньги на ветер выбросил. И на этот раз карманы оказались пустыми, не то чтобы совсем пустыми — были там и болт, и гвоздь, и пуговица, и железная скобка, и несколько мятых бумажных салфеток, прихваченных в ресторане, а сигарет не было.
Над Желтым Мелом посветлело, небо стало прозрачным и мало-помалу высосало сонливый сумрак из долины. Развиднелось и в их дворе. Чего ж без толку рвать царвули, мотаясь туда-сюда по двору? Он схватил мотыгу и двинулся к четким линиям грядок. Подняв голову, заметил Таску: бежит от «скворечника»; позвал: давай сюда! Она начала отнекиваться: поздно легла, устала, поспать бы еще… Еще чего! Ишь горожанка выискалась! Бери мотыгу да вставай рядом.
Немного погодя заявилась, молча встала рядом. Звяканье двух мотыг заглушило монотонное бормотание Струмы. «Фить! Фить!» — нежно свистит сталь, рассекая воздух, а врезавшись в песчаную землю, глухо шипит: «Шир-р, шир-р-р». И тут же Цинигаро с той стороны реки отвечает: «Ир-р, ир-р»…
Когда солнце подскочило на два своих диска над Желтым Мелом и лучи его проникли в самые что ни на есть заросшие деревьями югненские дворы, он махнул рукой: кончай!
— Перед обедом зайду
Точно в двенадцать она стояла на площадке перед правлением.
— Пошли.
— Пойдем сегодня в столовую, не успела сготовить утром.
— Не помрешь, если один день не пообедаешь.
— Куда же мы идем?
— На Влашку-реку, купаться.
Таска остановилась: далеко, а перерыв всего час, опоздаю. Подумаешь! Что, начальнички всегда вовремя, что ли, заявляются? Придумаешь что-нибудь, оправдаешься. У дома Таска шагнула к калитке: взять простыни, то, другое.
— Пошли, пошли…
— Но…
— Идем! Обойдемся и без тряпья.
Она смотрела на него недоуменно.
— Да пошла же! — толкнул он ее вперед, как скотину, которая заупрямилась и ни с места.
Они вышли за село и повернули не к запруде, а к узкому ущелью, встретившему их звонкой песней убыстряющегося здесь потока.
Когда поднялись на поляну, где накануне он пролежал целый час, он нарочно прошел мимо камня и даже похлопал по нему рукой, но теперь камень не показался ему ни гладким, ни теплым. Вот и водопад. Вокруг пусто, ни души. Только вода двумя тяжелыми белыми потоками непрестанно летит в глубокий сине-зеленый омут.
Со странной полуулыбкой он сказал глухо, точно не ей:
— Раздевайся!
— Ильо, боже, какие у тебя глаза! Ты не заболел?
— Здоров, вполне здоров и знаю, чего хочу. А ты побыстрее, побыстрей снимай шмотки… пока не заявился кто…
— Нет, нет, что ты, — простонала она отчаянно, пятясь от реки.
— Разденешься, разденешься, раз я так хочу, — шептал он вроде бы спокойно, но вдруг, словно бесы в него вселились, с силой схватил ее и, рванув одежду, оставил в чем мать родила. Толкнув к воде, скомандовал: — Лезь!
Взвизгнув от соприкосновения с холодной водой, Таска окунулась и начала плескаться на мелкоте. А он, стоя на берегу, дикими, налившимися кровью глазами водил по ее острым плечам, торчащим ключицам, широко расставленным костлявым бедрам. «Да на тебе мяса-то кот наплакал, какая ты женщина… кляча», — сплюнул он, отвернувшись.
Да… типичное не то, о чем мечталось. Та, чужая, режет воду, как выхоленная выдра, все в ней женственно, от головы до пят. Его же Таска лишь подобие истинно женской плоти. Правда, белая, белее той, но белизна неживая, как чучело крашеное. Он услышал шаги сзади, покосился, не поворачивая головы, и увидел судорожно вцепившиеся в плечи руки, неловко прикрывающие грудь, худую цыплячью шею и золотой медальончик на ней. В темно-карих глазах жены вместе с привычной покорностью затаилось нечто новое, незнакомое и непонятное. С досадой на самого себя и весь мир он зашагал назад.
Через четверть часа они вошли в село: она впереди, все еще всхлипывая и ладонями стирая следы слез на щеках, а он — за ней, нахмуренный, с решимостью человека, которому уже нечего терять. Что тебе не дано, так уж не дано. Коли на роду не написано, так, как ни старайся, твоим не будет. Значит, нет смысла гнаться за синицей в небе, как нет смысла строить ворота в поле для того, чтобы ветру было через что пролетать. Да, либо дано, либо не дано. Чем раньше поймешь это, тем лучше. А труд зря не пропадет. Каждая работа, какая ни на есть, чего-нибудь да стоит. Сегодня он по крайней мере узнал, чем еще обделила его жизнь. Может, это и к лучшему: узнаешь людей с разных их сторон и себя самого лучше понимать начинаешь.