Времена и люди
Шрифт:
— Я сказала маме.
— Сказала? Что?
— «Мама, мы с Филиппом любим друг друга».
Он посмотрел ей прямо в глаза: не обманывает ли? Может быть, хочет его проверить?
— А мама спросила: «Ты уверена в себе?» «Да», — сказала я. «А в нем ты уверена? Ты уверена в том, что он тебя любит?» «Да», — снова сказала я. Я ведь не обманула ее?
Он не был готов к этому вопросу. Он ответил что-то нечленораздельное, но не был даже уверен, что произнес хоть слово вслух. Но она, видно, поняла все с полуслова, и поняла лучше, чем он сам себя понял. Не дожидаясь, пока он соберется с мыслями и как-то выразит их, она чмокнула его в щеку и нырнула в ближайший
Филипп вернулся за своей палкой, которую уронил, когда Сребра потащила его за угол, и, подняв ее, медленно зашагал по главному проезду, разделяющему теплицы на «северные» и «южные».
Теперь спокойно, каждый знает свое место, свое дело. Но вначале было далеко не так.
Некоторые с осени обивали порог председателя, настаивая на «назначении» в теплицы. Впервые в жизни они хотели быть «назначенными». Слово «назначение», как он узнал позже, ввел в обиход сам Тодор Сивриев. Оказывается, на одном из собраний он заявил, что для работы в теплицах будут отбираться лучшие овощеводы и близкие к ним по показателям и оформлять их на работу будут приказом, как рабочих на заводах. Женщины ходили за ним по пятам, не давая покоя; видя, что из-за этих «назначений» ему некогда будет заниматься делами, он велел Таске написать объявление: желающие работать в теплицах должны подавать заявления заведующему теплицами, он и будет решать, кого брать. Но это уже позже, когда он сам был «назначен». Женщины переключились на него. У каждой свои причины, свои претензии. «Я пятнадцать лет на грядках спину гну. Хоть под конец свет белый увидеть», «У меня ноги совсем больные. Нельзя мне на дожде да на холоде, дай в сухом, теплом месте поработать», «У меня среднее образование»… У всех основания, но всех-то не возьмешь. Начались ссоры, пересуды… Некоторые и сейчас еще недовольство высказывают: почему ее взяли, а не меня. Но все же поспокойнее стало, и можно работать.
Однажды пришел отец будущей абитуриентки, которой нужен был трудовой стаж для поступления в институт.
— Возьми к себе, Филипп, как сына прошу. Поработает годик, сам знаешь, без стажа трудно поступить.
Наверное, отвечая ему, он не был достаточно категоричен, потому что крестьянин пришел снова. Пришлось снова говорить об условиях приема на работу в теплицы. Оставив дипломатию, любящий отец перешел в наступление: в теплицах должны работать в основном люди со средним образованием, сам председатель так сказал, а получается, барин дал, да староста отнял! Так, что ли? Набрал своих любимчиков из овощеводов, а для ребят со средним образованием и места нет! А еще, говорят, Велику сделал начальницей, ишь, звеньевыми стала командовать! Это с ее-то незаконченным начальным!
В соседнем пролете он увидел Сребру, которая знаками показывала, что дело очень срочное. Он кивнул ей головой: подожди! — и обратился к напористому папаше:
— Ты прав, у тети Велики образования нет, но она стоит десятка образованных вроде твоей дочери. Прав ты и в другом: людям со средним образованием — преимущество, но только в том случае, если они остаются здесь. А перелетные птицы, на годик для стажа, нам не нужны. Придет, будем учить, и ф-р-р! — нету мастера. Нам нужны постоянные работницы… а тот, кто решил из села сбежать, может стаж и в полевых бригадах заработать. Там люди всегда нужны.
Крестьянин ехидно покосился на Сребру.
— Эта, что ли, постоянная работница? Где уж нам тягаться с бай Тишо! Мы люди второго сорта.
Он ответил ему как
Проситель отвернулся, а он заспешил навстречу Сребре. Испуганная, побледневшая, она, глотая слова, сказала, что Таску отвезли в больницу, а тетя Велика плачет и плачет.
XXIII
Он который уже раз возвращался к мысли пойти в отель и позвонить в Югне — пусть присылают машину. В горах пока зима, но похоже, что она и здесь к концу: нового снега не подсыпает, а старый набряк, осел, деревья сбросили снежные шапки, и лес сразу почернел; к полудню, если день солнечный, с деревьев, кустов осыпаются невидимым роем семена и опускаются на снежный покров, как мошкара. Полушубок кажется уже тяжелым… Что-то уходит, зримо уходит, а разглядеть то, что должно его сменить, занять его место, пока не дано. Новое явится разом, как взрыв, но только тогда, когда весь мир будет готов радоваться ему: мы забыли тебя, но теперь время пришло, и мы ждем тебя! Ждем!
Весна в горах не волнует. Другое дело — весна на равнине! Там земля меняет свой облик у тебя на глазах: холмы сначала оденутся в фиолетовый наряд — от нежно-розового до почти черного, потом зазеленеют; поля, вспаханные прошлым летом под пар, с утра окутаны туманом, а к полудню над ними сплетаются в воздухе тонкие сетки, сверкая, словно шелковая паутина; сизари, сбившись в стаи, мчатся к дубовым перелескам искать новые места гнездовий — более тихие, более потаенные, чем в прошлом году; в глазах телят и жеребят, появившихся на свет зимой, а теперь переведенных в летние кошары, светится веселое нетерпение…
Да, на равнине весна совсем иная. Там видишь, как из ничего рождается жизнь, и можешь проследить процесс рождения.
Он сидел на террасе, вытянув ноги, откинувшись на спинку плетеного кресла, и наблюдал, как зима отступает все выше и как Андрей бегает по сохранившимся прожилкам наста, ловя солнечные блики, вспыхивающие на мгновение на вершинках подтаявшей снежной зыби.
Гонится за неуловимым! И еще долго будет гоняться. Жизнь не каждому дает оседлать себя.
Из-за угла хижины выскочила Милена и, прицелившись, бросила в Андрейчо снежок. Андрей смущенно глянул на террасу, будто просил, чтобы отец защитил или хотя бы осудил «разбойное нападение», но замешательство его длилось недолго. Прыгнув к ближайшему стволу, он укрылся за ним, и оттуда полетели снежки.
Подрастает и сам начинает справляться, подумал он, довольный сыном.
Милена, отступая, провалилась в сугроб. Не теряя ни секунды, Андрейчо выскочил из укрытия, прыгнул на нее, повалил. Они барахтались в снегу, как щенки, которым впервые дали поиграть костью… Милена сдалась и побежала в дом. Оглянувшись назад, он увидел, как она сбрасывает мокрую юбку. Ноги выше колен горели огнем.
— Тепло, а снег мокрый, ледяной.
Она вытащила на террасу второе кресло и села рядом, закутав ноги и оголив плечи.
— Маленький, а жилистый, сильный. Всю вывалял в снегу.
— Сама напросилась.
Милена, прикрыв глаза, подставила лицо солнцу и вздохнула:
— Боже, до чего же здесь хорошо. Словно мы на другой планете.
— А я что-то начинаю нервничать. Что, если я позвоню, вызову машину?
— Как хочешь. Но неплохо бы еще здесь пожить.
— Беспокойно на душе. Ночью спал плохо. Сон приснился… Ты же знаешь… Сколько раз себе говорил: бабушкины сказки, предрассудок, не верь… А обязательно неприятность случается.