Времени невидимая твердь

Величанский Александр

«Столько нежности сжалось во мне…»

Столько нежности сжалось во мне, столько горькой тоски по тебе я вобрал в свою душу, что порой удивительно даже, как ты можешь еще оставаться вовне, как ты можешь еще оставаться снаружи — на чужбине ноябрьской стужи, на бульваре пустом с ледяною скамьей наравне.

«А если вправду только грусть…»

А если вправду только грусть нас с мирозданием роднит, пусть утолит молчанье уст холодной осени родник: октябрь догорит дотла, природы

кончится полет, и наши бренные тела — тепла последнего оплот.

«Твое дыхание все призрачней и тише…»

Твое дыхание все призрачней и тише — сейчас и я усну тебе вослед. Ты рядом теплишься, чуть видишься и дышишь и ты, двоясь, приснишься мне во сне. Жилья чужого глохнут водостоки, чужой рассвет за окнами затих. Мы никогда не будем одиноки — ни наяву, ни в страшных снах своих.

«Тяжелый снежный лес…»

Тяжелый снежный лес в слепящей белой пене от солнца спрятал тени и в глубине исчез. Там столько лет подряд стволы стояли прямо. Следов лосиных ямы там в зарослях стоят. Там тише тишина, черней под снегом хвоя, и ветка над тобою качается одна.

«Быстро блекнут зим покровы…»

Быстро блекнут зим покровы: то декабрь, то январь. Почернел закат багровый. Дом зажегся, как фонарь. Но в глуши небес румяных наши ночи хороши: бесконечны, постоянны, как бессмертие души.

«Если все открылось разом…»

Если все открылось разом, то чему благодаря? — над морозом, как над газом, розоватая заря: все детали отличатся, пропадавшие зазря — станет ясно: это счастье, утро, проще говоря. Навсегда увидим мы: в толщах крыш стоят дымы, и над нами, и под нами — осчастливлен снег тенями — ласковым касаньем тьмы.

«В ней спокойствие есть молодое…»

В ней спокойствие есть молодое — оболочка смятений и снов, но внезапно взлетят ладони, губы выгнутся силой слов — вся вперед подается, силясь проясниться сквозь эту гладь, — и потом стихает опять: только глаз остается вырез.

«Ты умеешь чувство придержать…»

Ты умеешь чувство придержать и прикрыть чуть подведенным веком. Удается многоводным рекам неподвижно блещущая гладь — и порою легкий ветер вспять тянет их течение со смехом.

«Мне хочется не красоты пустячной…»

Мне хочется не красоты пустячной, но чуда, перешедшего за край: искусство, не старайся, не играй, но лишь услышать ей возможность дай, когда я крикну ей, еще такой вчерашней: родная, сжалься! Видишь, как я стражду — не говори так буднично и страшно, не привыкай ко мне, не привыкай.

«А в женской мысли, нежной и незрячей…»

А в женской мысли, нежной и незрячей, я смысла никогда не замечал: она, как огонек жилья горячий в ночи без окончаний и начал, она любого смысла

легче — не различить ее и не отвлечь: ночами так округлы плечи и нечленораздельна речь… и вечный мрак вкруг женской мысли вечен.

«Случись со мною сказка…»

Случись со мною сказка, чтоб шелковый клубок катиться до развязки передо мною мог. Но вот уже калитка — искомый терем, сад… И остается нитка, ведущая назад.

Солнцестояние

«Мы поедем без билета…»

Мы поедем без билета в убывающее лето. Пассажиров сквозь газеты, как сквозь сито, протрясло. Оттого в пустом вагоне никого сегодня нету: на платформе, как в июне, пусто: пусто и светло.

«Летом из холодной печки…»

Летом из холодной печки пахнет стужею и сажей. На плите неразогретой — полстакана молока, пачка соли, нож и спички и еще комок бумажный из засаленной газеты от январского денька.

«Только летом, только летом…»

Только летом, только летом есть в году такой пробел: перед зеленью и светом слабый сумрак оробел. В эту пору, в эту пору свет всеобщий, мрак — ничей. Это тот пробел, в котором катятся черемух горы в прорубь черную ночей.

«Деревьев новые овины…»

Деревьев новые овины прикрыли день наполовину. Вблизи от зарослей малины, явившись призрачно и вдруг, стоят огромные люпины и озираются вокруг.

«Был ли каждый Божий миг…»

Был ли каждый Божий миг мал, как мотылек? Иль, как небо, был велик и, как даль, далек? Уместился в коробке спичечном моем — иль, как камушек в реке, мир исчезнет в нем?

Пылающее очертанье

«Гасите верхний свет — и со стекла…»

Гасите верхний свет — и со стекла житейские живые отраженья исчезнут. И декабрьская мгла во мраке электрического тленья за окнами предстанет без движенья, неощутимая для жалкого тепла.

«Не глупая игра в лото…»

Не глупая игра в лото, где цифры совпадут едва ли — нет, неожиданность есть то, что мы всю жизнь невольно ждали. А потому не сочиняй, не фантазируй своевольно — и так живем мы невзначай, и с нас случайностей довольно.

«Сгорела ветвь дотла…»

Сгорела ветвь дотла. Но ты б еще смогла на миг былого прорастанья пылающее очертанье увидеть в сполохах тепла, и, отстранясь от клочьев дыма, заплакать неисповедимо.

«Выходи на воздух вешний…»

Выходи на воздух вешний — в нем развешаны скворешни, все в нем видно до листка и невидима тоска за прозрачностью кромешной.