Время бросать камни

Стариков Виктор Александрович

«На эшафоте столпилось какое-то начальство, заслоняющее от нас преступника. Все обнажили головы — значит, священник совершает напутствие. Потом начальство раздается, и Афонька с каким-то азартом схватывает свою жертву, ведет ее по ступенькам и привязывает к позорному столбу. На груди у преступника висит черная дощечка с белой надписью: «убийца». Он теперь на виду у всех. Бритая голова как-то бессильно склонилась к левому плечу, побелевшие губы судорожно шевелятся, а серые большие остановившиеся глаза смотрят и ничего не видят. Он бесконечно жалок сейчас, этот душегуб, и толпа впивается в него тысячью жадных глаз, та обезумевшая от этого зрелища

толпа, которая всегда и везде одинакова…

…Афонька театральным жестом отвязывает его, на ходу срывает арестантский халат и как-то бросает на черную деревянную доску, приподнятую одним концом — это знаменитая «кобыла». Афонька с артистической ловкостью захлестывает какие-то ремни, и над кобылой виднеется только одна бритая голова.

— Берегись, соловья спущу, — вскрикивает Афонька, замахиваясь плетью.

Я не буду описывать ужасной экзекуции, продолжавшейся всего с четверть часа, но эти четверть часа были целым годом. В воздухе висела одна дребезжащая нота: а-а-а-а-а!.. Это был не человеческий голос, а вопль — кричало все тело…»

Это кровавое зрелище на Хлебном рынке имело свое продолжение в стенах бурсы.

Воспаленные виденным, бурсаки в ночные часы, когда надзиратели отправлялись на покой, инсценировали свои «казни».

Для этого ловились мыши — «преступники», символически изображавшие особенно ненавидимых бурсаками смотрителей и надзирателей. Животных привязывали на «дыбу», читали приговоры, в которых перечислялись злодейства, совершенные над учениками, учиняли битье мышей кнутами, а порой даже и четвертовали.

Таковы были нравы того времени. Так воспитывались будущие духовные пастыри. Чистых же душой, стремившихся к свету знаний, как Митя, была ничтожная частица в массе учеников.

…Митя зарывался головой в подушку в полном отчаянии, обливая ее слезами. Грудь была готова разорваться от мук. Только под утро он с трудом забывался неспокойным сном.

А тут из Висима пришло горестное письмо о несчастной судьбе брата Николая, о большом горе, которое обрушилось на отца и мать. Брата Николу, уличенного в табакокурении, употреблении спиртных напитков и других неблаговидных проступках, исключили из Пермской духовной семинарии с единицей по поведению. Это означало, что для него закрылись дороги во все учебные заведения. «Волчий билет!..» Бедные родители!.. Бедный Николай!..

Ненависть и отвращение к жизни, которую он вел, отвращение к большинству, кто его окружал, с новой силой вспыхнули в нем. А тоска по всему прошлому поднималась с такой болью, что казалось, не вынести ее. И тогда он падал духом, падал до полного отчаяния.

Много лет спустя, Дмитрий Наркисович, вспоминая свои два года в бурсе, ужасаясь этому далекому прошлому, негодуя на тех, кто стоял над юношами, писал:

«И долго еще не поймут люди, что есть тяжелые преступления, хотя и не пролито тут крови, что есть преступники, которым мало места в каторге, хотя они во всю свою жизнь не пролили, может быть, ни одной капли крови, не отрезали ни одной головы. И доживают эти люди тихо и спокойно свой век, доходят они до больших чинов и почестей, и отдают и будут еще долго отдавать им отцы и матери своих детей, тех детей, для которых они не пожалеют своей жизни, для которых сами живут, в которых все их богатство, счастье, будущность, которые для них все в здешней жизни».

Поездки в Висим стали для Мити редкой отрадой. Подсчитывая дни до каникул, он, по примеру других бурсаков, завел календарик, который назывался «деньки». В нем старательно зачеркивался каждый прожитой день и велся

подсчет остающимся до того времени, когда бурсаки разъедутся по домам. Да, бурса для них была тюрьмой, и все они грезили поскорее оставить ее стены. И вот — каникулы.

На краткое время Митя вырывался из-под двойной тирании — учителей и верховодов-бурсаков.

Но эти наезды не приносили полной радости. Митя понимал, что он — «отрезанный ломоть», что Висим только временная пристань, а впереди у него теперь своя дальняя нелегкая дорога.

И все же надо пользоваться каждым днем жизни в родном Висиме.

4

Раздается осторожное постукивание деликатного Кости в окно. А Митя давно не спит. Да и мать, и отец уже на ногах.

— Опять на весь день? — интересуется Анна Семеновна.

— Может, и заночуем, — признается Митя.

Отец молча прислушивается к разговору.

— Я тут приготовила.

Митя видит на скамье холщовую сумку, набитую снедью. Мать не очень верит, что друзья смогут себя прокормить в лесу охотой.

— Много, — нерешительно говорит Митя, испытывая некоторую неловкость, что так часто отлучается из дома. Но ничего не может с собой поделать.

— Останется — принесете или с кем разделите. Иди, иди, — ласково добавляет Анна Семеновна. — Твой Костя, тебя ожидая, поди измаялся.

Свобода! Полная независимость от всех. Что может быть слаще? Жизнь бесконечно прекрасна, когда ничто не гнетет душу, не обременяет ее заботами, когда можно отдаться любому порыву, нет никаких препятствий для исполнения твоих желаний.

На улице Митю встречает Костя. Мальчики здороваются и молча шагают по улице, оставляя следы на росистой траве. К заводу тянутся рабочие, в конце поселка слышится мычание: пастух гонит стадо.

Лес встречает их прохладой и птичьими голосами. Они неторопливо идут ельником по сыроватой темной тропинке. В этот утренний час еще сумрачно и прохладно. Возле большого муравейника у опушки сворачивают и скоро выходят к неширокой речушке. Темная вода беззвучно пенится вокруг больших окатанных камней, образуя маленькие водовороты. Откуда-то сверху вдоль течения тянется лентой дымок, вероятнее всего от костра старателей, моющих золото. Доносится даже стук топора по дереву.

Хорошо! Как же хорошо в утренний час летней поры в лесу. Сейчас Митя ни о чем не вспоминает, полностью отдается счастью быть в такой близости к лесному миру.

Как-то под вечер, возвращаясь с двухдневной охоты в горах, Митя и Костя вышли на платиновый прииск. До Висима оставалось еще верст десять, да ноги мальчиков совершенно отказывали. Всеми делами этого прииска ведали два бывших студента Казанского университета, которых знали и в поселке, Николай Федорович и Александр Алексеевич. Они заметили притомившихся юных охотников с крыльца конторы и пригласили в дом. Скучая в глуши, предложили путникам не только отдохнуть, но и разделить с ними стол.

За чаем разговорились. Мите они оба понравились с первого взгляда: открытые лица, добрые глаза, ласковые в обращении. Молодых людей удивила начитанность рослого красивого мальчика-бурсака, сочетавшаяся с поразительным, с их точки зрения, невежеством.

— Боже, чем вам в бурсе голову забивают! — искренно возмущался Александр Алексеевич. — Да вы, кажется, порядочных книг и в руках не держали. Запомните: художественная литература не заменит истинных знаний. Она существует для развлечения праздных умов. Нужно приобретать истинные знания, следить за развитием естественных наук, общественной мысли. Как же можно в наше время не иметь понятия, скажем, об эволюции…