Время бросать камни
Шрифт:
Печатание очерков «От Урала до Москвы» в газете «Русские ведомости» завершилось в середине февраля 1882 года.
К этому времени решилась судьба рассказа «Старатели», принятого в «Русской мысли». Скабичевский сообщил, что очерк «На рубеже Азии» набирается для мартовской книжки журнала «Устои», редакция журнала «Дело» известила, что ею приняты два рассказа «Все мы хлеб едим…» и «В камнях».
Именно в эти журналы резко выраженного демократического направления, где появлялись произведения самых уважаемых писателей, живущих интересами народной жизни, и где в условиях строжайшей цензуры прорывалась русская передовая мысль, стремился Мамин. Гонимые официальной властью, подвергающиеся постоянным цензурным опалам, они были наиболее почитаемые среди передовой интеллигенции. Яркие огни в сумерках повседневной
«Милая мама, — писал сын Анне Семеновне в феврале 1882 года, — ты можешь себе представить мою радость. Десять лет самого настойчивого и упорного труда начинают освещаться первыми лучами успеха, который дорог именно в настоящую минуту по многим причинам. Целый вечер я провел, как в лихорадке, и едва в состоянии был заснуть. Мы долго и много говорили с Марьей Якимовной и жалели только об одном, что нет бедного папы, который порадовался бы нашей общей радостью…
Хорошо помню, как я приехал в Москву с одними надеждами в карманах и с благочестивым желанием честно трудиться, всего прошло каких-нибудь полгода, и декорации переменились, и даже редакция «Дела» выражает скромную надежду иметь меня своим сотрудником и далее. Да, глупая штука счастье: то не имеешь лишнего двугривенного на обед, то валятся сотни рублей».
16 марта 1882 года стало для Дмитрия Наркисовича памятным днем. Он раскрыл только что полученную третью книжку журнала «Дело» и увидел напечатанным свой рассказ «В камнях», впервые подписанный псевдонимом: Д. Сибиряк.
Дмитрий Наркисович осторожно положил журнал на стол перед Марьей Якимовной.
— Исполнилось… Говорят, что у каждого человека бывает пора собирать камни и время бросать их. — Голос его дрогнул. — Кажется, ко мне пришла пора бросать камни. — Он задумался. — Золотой заветной моей мечтой было посвятить себя честной работе, приносящей пользу людям. Я всегда думал, с того еще времени, когда только-только начинал писать, что жить надо так, как велит нам наша совесть, наш долг, наша любовь к людям и самое горячее сочувствие к человеческим страданиям. Говорил себе, что буду идти этим путем. Готов был даже клятву дать… Часто слышишь — черные люди, серый народ, — продолжал он дальше горячую речь. — А его почти девяносто миллионов — подавляющее большинство населения. Ему, черному люду, мы обязаны многим — он создавал язык, историю. Мы все в большом долгу перед ним. Литература должна принадлежать народу — это мое твердое убеждение. Порой ему складывают сладкие песни и посвящают сказки. Надо же не бояться и суровой правды, показывать не только красоту натуры русского человека, но и все темное, принижающее его, раскрывать все ужасающие обстоятельства его жизни. Так что я в лагере тех, кто посвящает себя народной жизни. Спустя несколько дней, сообщая матери о появлении в журнале рассказа, Дмитрий Наркисович делился с нею, что исполнилась наконец его давно желанная мечта. «Я глубоко счастлив этим первым успехом», — признавался он.
Демократизм, обращение к народной жизни отличало и несовершенные рассказы Мамина студенческой поры. Прошли годы учения, годы накопления сил. Он приобрел уверенный писательский голос, заявляя о себе первыми публикациями в демократических журналах как о писателе народного направления.
Журнал «Дело» — заметная трибуна. В разное время в этом журнале сотрудничали Г. Успенский, Ф. Решетников, В. Слепцов, П. Засодимский. С его страниц слышались голоса Писарева, Шелгунова, Ткачева, увлекавшие своими идеями молодые поколения. Известный своим устойчивым демократическим направлением, он первым открывал дорогу уральским рассказам нового автора — Д. Сибиряка. Само по себе печатание в «Деле» уже было писательской победой. Она не оказывалась случайной. С «Делом» у Мамина устанавливались прочные отношения.
Рассказ «В камнях» — о путешествии автора поздней осенью на полубарке, груженной штыковой медью, от пристани Межевая Утка до пристани Кыновский завод. Он был написан Маминым в три дня, в промежутке между работой над письмами «От Урала до Москвы» и другими вещами. Давно выношенный, давно написанный в воображении, он лег на бумагу почти
Хотя сам Мамин был вроде и невысокого мнения о рассказе, о чем можно предположить по его письму к матери, считал его, скорее, лепетом литературного ребенка, имея в виду вынашиваемые им замыслы больших романов, но это, скорее, пожалуй, шло от молодого задора, уверенности в своих силах — еще и не то могу!
Все события в этом рассказе развертываются в коротком семидесятиверстном путешествии со сплавщиками, плывущими в Левшино по Каме. Тут появились выписанные рукой большого художника первые герои Мамина из самых низов рабочей жизни, люди трудовых профессий. С них начиналась его многолюдная галерея героев Горного Урала.
Вот колоритная фигура сплавщика Окини:
«Ему на вид лет шестьдесят, но он выглядит молодцом. Кафтан из толстого серого сукна ловко сидит на его широких плечах; из-под кафтана выбивается ворот пестрядинной рубахи, плотно охватывая его могучую бронзовую шею, испещренную целой сетью глубоких морщин, точно она растрескалась под действием солнечного жара и непогоды… Широкое лицо Окини, обрамленное небольшой русой бородкой, выглядит добродушно, и по его широким губам бродит неизменная улыбка. Из-за белых чистых зубов Окини так и сыплются бесконечные шуточки, прибауточки, пословицы и присказки».
Привлекательно представляет автор и молодого сплавщика Афоньку.
«Можно им залюбоваться, — пишет он. — Ему едва минуло семнадцать лет, но какая могучая сила в этой белой груди, которая так и выпирает из-под разреза рубахи-косоворотки; какое открытое смелое лицо с прямым правильным носом и большими серыми глазами!»
Разный люд плывет на полубарке. Не все выглядят так былинно, как Окиня и Афонька. Есть и такие, как Минеич — «скелет, обтянутый кожей». Двадцать лет служил он в Тагиле на заводе, был несколько лет учителем, потом штейгером, и везде ему отказывали в работе из-за пьянства. Минеич бесстрастно рассказывает о себе, что как только приедет домой, так начинает тиранствовать жену и детей. Да еще как!
«Жена примется меня корить, а я ее тиранить… Ей-богу! зверь зверем… Возьму да еще на колени возле себя на всю ночь поставлю или веревкой свяжу ей руки назад да ноги к рукам привяжу… так она и лежит другой раз целые сутки».
У автора, потрясенного подобным отношением этого жалкого и никчемного человека к женщине-матери, невольно вырывается, когда он видит Минеича, посиневшего и стучащего зубами от холода:
«Уж лучше бы ему умереть, чем вернуться обратно домой и тиранить несчастную жену».
Бежит по осенней воде полубарка, на ней почти голые люди под мокрым снегом, мерзнущие, продуваемые ветром. Непогода такая, что хуже не придумаешь. Трудно добывают эти люди кусок хлеба. Несчастные, жалкие, на них тяжело смотреть.
Барка врезается в перебор, каких на Чусовой немало. Автор наблюдает, как вдруг пробуждаются пришибленные люди, меняются на его глазах.
«Нужно видеть в это время бурлаков. Я теперь только понял, чем славились утчане: едва сорвется команда с языка Окини, как все ударят поносным с таким напряжением, точно тяжелое бревно в руках восьми людей превращается в игрушку. Это называется «работать одним сердцем». Я просто любовался этой ничтожной кучкой бурлаков, которая в торжественном молчании пометывала поносное, как перышко».
«Работа одним сердцем» — это соединяло людей. Уральский рабочий вставал перед Маминым в полный рост, раскрываясь в своей трудовой сущности, вызывая уважение.
В третьем номере журнала «Устои» в соседстве с новеллой В. Гаршина «То, чего не было» и рассказом Н. Златовратского появилась повесть Мамина «На рубеже Азии».
Она прошла сложный путь. Еще в октябре Мамин, будучи в Петербурге, в редакции журнала «Слово», оставил повесть «Мудреная наука». Скабичевский, ведавший прозой, обещал что в начале года она появится в журнале. В конце этого же года журнал «Слово», известный своими обширными связями с революционной интеллигенцией, был удушен цензурным комитетом. Возник на его обломках новый журнал «Устои», где прозой стал ведать тот же Скабичевский.