Время черной звезды
Шрифт:
Воцарилось тягостное молчание, которое прервал Филимон.
– Я тоже советую тебе воздержаться от этой прогулки, Деметриос, – сказал он хрипло. – Советую как друг.
– Подождите. Подождите! – Деметриос смял окурок в пепельнице и поднял вверх обе руки, требуя внимания. – Послушайте теперь меня. Вы говорите, Андреас воспользуется моим предсказуемым желанием попрощаться с Иокастой, чтобы подстроить мне ловушку. Но ведь я знаю об этом, так? О том, что он, скорее всего, подстроит мне ловушку. И значит…
Он умолк, переводя взгляд с одного смуглого сосредоточенного лица на другое.
– И значит, сможешь подстроить ловушку ему, – договорил Филимон. –
– Да, – кивнул Деметриос. – Андреас будет рассуждать точно так же. Он не будет готов к встрече с силой, он будет готов к встрече со слабостью. И я получу хороший шанс застать его врасплох. Позже такой шанс мне вряд ли представится, потому что Андреас посчитает дни и сообразит, что я уже здоров. Или вы думаете, он не догадывается о наличии протестного ядра внутри общины? Или заблуждается относительно того, кому это ядро поручит очистить место для нового верховного? Никто, кроме меня, не способен выжить в открытом противостоянии с Андреасом Галани. – Он искоса взглянул на Филимона. – Никто, кроме меня и тебя, но ты не член общины.
У Ники упало сердце. Забыв про пирог, она смотрела на Деметриоса во все глаза. Он собирается… собирается идти убивать религиозного лидера прямо сейчас?
– У тебя есть завтрашний день, Деметриос, – заговорил Нестор, осмыслив его слова, – и завтрашняя ночь. Потом Иокаста сойдет к Дионису-Аиду.
Тот закрыл глаза и некоторое время сидел, откинувшись назад, потирая пальцами переносицу.
– Если к утру ты не изменишь своего решения, Деметриос, – присоединился Филимон, – мы выйдем с тобой на задний двор и малость разомнемся. С оружием и без оружия. Я хочу посмотреть на твою реакцию. И больше никаких уколов.
После этого все трое, не сговариваясь, уставились на Нику. Демонстративно зевнув, она отодвинула стул и встала. Поблагодарила хозяина за гостеприимство, повариху – за прекрасный ужин, улыбнулась самой обворожительной из своих улыбок и, сославшись на легкое недомогание, покинула общество.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, она обратила внимание на то, что узор деревянных перил, по которым скользила ее рука, словно бы двигается. Волокна извиваются, вздымаются вверх, опадают вниз, тянутся вслед за пальцами… Вот так номер! Ковровая дорожка на ступенях наливалась клюквенной краснотой. Сжав зубы, Ника взбежала по этой нагло оживающей, выпендривающейся под ногами дорожке и ворвалась в свою спальню. Кинулась, как в омут, в постель. Вцепилась зубами в угол подушки. Значит, Андреас намеревался овладеть женщиной своего – недруга?.. неприятеля?.. как лучше назвать-то? Человека, которого он старался, но так и не смог подчинить до конца. Осквернить его женщину, заклеймить изнутри. А друг этого человека…
…берет ее в охапку и легко, точно свернутое в рулон одеяло, несет через зал. Почти ничего не соображая, Ника выгибается, чтобы бросить прощальный взгляд (ведь ее уносят неизвестно куда) на Деметриоса, но вместо него видит Андреаса, на лице которого написаны изумление, раздражение, досада и странное замешательство, как будто он столкнулся с неизвестным науке зверем и никак не может понять, плотоядный он или нет. Перед ним на коленях стоит молодая грудастая женщина и мастерски работает языком. Оттолкнуть ее и устремиться за похищенной блондинкой он не может. Отвергнуть возбужденную менаду – это немыслимо во время зимних празднеств. Он просто вынужден ответить на ее призыв. Эвой! Повсюду, насколько хватает глаз, кровь и сперма перемешиваются, отдаются и поглощаются. Кровь и сперма.
Прежде чем закрыть глаза и погрузиться в спасительное забытье, Ника непроизвольно выхватывает из окружающего хаоса картину, которую ее сознание – сознание культурного, цивилизованного человека – решительно отвергает. Картина эта всплывет несколько позже, чтобы сотрясти до основания весь ее привычный мир, но в тот момент она ни о чем таком не подозревает, просто отключается и все. Темнота. Тишина.
Нет, не полная тишина… и совсем даже не тишина… Голоса. Оба – мужские.
«Я не уйду без него».
«Не заставляйте себя упрашивать, господин Мораитис. Наша задача и без того чрезвычайно сложна. Идите. Вывести отсюда одного гораздо проще, чем двоих или троих».
«Я не доверяю вам, каннибалы».
«Как угодно. Мы не просим доверять. Мы просим не добавлять нам проблем. Идите за этими женщинами и выполняйте все их распоряжения, если хотите увидеть своего друга живым».
От следующего осколка реальности остались впечатления холода, мрака и жути. Вот Филимон взваливает ее на плечо, ускоряет шаг. Вот приседает, чтобы вписаться с ней вместе в проем, не предназначенный для такого массивного человека, да еще с живой ношей. Вот кряхтит, поднимаясь в горку, еле слышным шепотом призывая Святую Деву. В полусне Ника думает о том, что это чертовски опрометчиво – призывать Марию, христианскую мать, там, где следует призывать мать языческую, Семелу. Но утешает себя надеждой на родственные связи, возможно, имеющиеся между одной и другой. Этот холод склепа, замораживающий последние извилины в голове, эта качка, заставляющая чувствовать себя щепкой в бурном море, эти голоса, звучащие в темноте… Может, она умерла, и ее транспортируют в ад?
Ответ приходит очень скоро.
– Что с ней? Она жива?
– Конечно.
– Клади ее сюда. Осторожнее… Вероника! Вероника!
– Лучше дайте ей глоток коньяка.
– Приподними ее голову. Так, хорошо… Вероника!
Горло обжигает ароматный напиток. Крепкий. Согревающий. Она глотает, кашляет, глотает еще. Потом находит ощупью знакомую большую сильную руку – руку Филимона – и прижимает к груди. Тепло…
…накрыл ее одеялом, устроился рядом и положил свою худую горячую руку ей на грудь. Разница есть, да.
– Ди-и-имка, – протянула она сонно. – Меня опять унесло? О господи. – И тут же вспомнила разговор в столовой. – Ты пойдешь туда? Ну… туда, где лежит сейчас Иокаста. Где, кстати, она лежит?
– Под развалинами храма Аполлона в Дельфах, – дрогнувшим голосом ответил Деметриос.
Значит, под землей. Вот где теперь находится тело, которое он согревал своим. В которое погружался с силой и страстью. Под землей, где лед и мрак.
– Ты плачешь?
– Да, дорогая.
Высвободив руку из-под одеяла, Ника в темноте коснулась его лица. Ресницы и щеки были мокрыми от слез.
– Тебя это обижает? – спросил Деметриос.
– Нет. Я даже рада. Твои слезы – свидетельство того, что она все же что-то значила для тебя, пусть ты ее и не любил.
– Ты права.
– Она любила тебя, и ты знал о ее любви, поэтому… если бы ты был совсем равнодушен… – Ника сердилась на себя, на свою неспособность выразить все как надо, но продолжала говорить, потому что он слушал ее. – За ужином у меня возник вопрос, ты хочешь пойти туда, чтобы попрощаться с Иокастой или чтобы убить Андреаса, но сейчас я получила ответ. И еще. То, что ты оплакиваешь ее, несмотря на то что она тебя предала, это правильно, Дмитрий, это по-человечески.