Время дня: ночь
Шрифт:
Где это тихое величие природы? Кругом всё мелко, пошло, больно… Безразлично — потому что упадок у меня… Пойду, пожалуй, читать и учить английский. Целый день почти спал из-за лекарств… Видимо увеличили дозу… Ничего не сделано ценного… Устал писать… Хватит…
Я решил теперь каждый вечер во время заката записывать сюда всё, что взбредёт в голову. Закат ещё не наступил, но я начну… Запишу всё, о чём думал ещё днём…
1. Все мысли мои находятся как бы "прочь" от меня. Я — будто бы где-то глубже моих мыслей… И они никак не могут согласоваться с тем фактом, что я — здесь, что я не в силах уйти отсюда, изменить что-то. Они устремлены вперёд, на тот день, когда я выйду отсюда с сознанием, чтобы не думать об этом сегодняшнем дне, который тогда станет уже
2. Странное и привычное для меня состояние: находиться мысленно вне реальности, всё время — в круговороте мыслей, за которым нет места и времени для этой реальности. Я как бы прикрываюсь потоком мыслей от окружающего меня, не осознавая этого. И в то же время — этот самоанализ! Он не даёт теперь мне покоя… Я всё время думаю и анализирую, почему я сделал что-то так, а не иначе, что явилось причиной того или иного моего действия… Почему я — здесь?
3. Дни стали тянуться долго. Может быть оттого, что лекарства начали действовать на меня и приближать к реальности, тем самым, удаляя от того, порою случающегося свободного экзотического мысленного полёта, кружащего в вихре озарений и догадок…
Написал стихотворение и прочёл его эпилептику Смердякову. Пусть увидит, что такое размер, о котором я до этого ему долго толковал. Но он ничего так не понял, стал мне читать своё рифмоплётство. Вот это моё стихотворение:
Звезда. В воображеньи много звёзд… Они бегут, мешаются, стремятся… И превращаются в хаос, водоворот, И в ясной мысли устремляются обратно. Блеснуло, вспыхнуло… Погибло… Безвозвратно… Забыл… Но что-то есть ещё! Оно бежит, стремительно вращаясь… И отлетает что-то от него, В волшебном вихре заново рождаясь. Светло! Так не было! Взошло! Свет разливается… Кругом — прохлада… Мысль — ясная. Ну что — ещё? И кажется: уж ничего не надо… Всего так много… Много, но — не всё… Круг мысли… Звёзды… Свет… Тепло… А ты — один! И "Я" твоё — ничтожно! Оно пропало — больше нет его… В тот миг бывает истина дороже, Когда лишь свет остался от неё… Что думаешь? Нельзя! Скотина, н-но! Как в полусне… Но что-то беспокоит, Волнует, радует… Но знаешь, пустяки! Огромное, прекрасное — простое. Не все, однако, люди — дураки.Закат состоялся. Ещё один. Сегодня, несомненно, я поднялся по графику упадка духовного подъёма, если бы такой был. Ведение этих записей стимулирует этот подъем. Впрочем, посмотрим, что из этого получится…
Вообще, меня удивила сегодня днём одна мысль: как я смог продержаться здесь столько времени? Продержаться, пробыть, когда — весна…
Для меня нет весны 1976 года!
Чем может быть полезен духовный упадок? Душа хочет подняться, но не в силах этого сделать. Она опускается… Земное плотское притяжение… Реальность плоти… Её влияние… Плоть — прах — смерть… Или — жизнь? Жизнь плоти, без души? Так, что же, всё-таки: жизнь или смерть? Смерть — или, всё-таки, жизнь? Нет смерти, как таковой. Так что же это: то, что мы называем смертью?..
Когда душа в подъёме своём — то ей нет дела до смерти. Земное её не интересует. Ей подавай только животрепещущее проявление жизни — жизни неземной, не скованной плотью, подвластной тлению и смерти…
И
Жарко! Уже давно на дворе весна, и там даже тепло. А здесь всё равно продолжают топить… Включили свет, телевизор. Идёт какой-то детектив. Конец дню. Солнце потрудилось и, будет вновь трудиться целые сутки до того, как я увижу вновь его закат. А теперь, довольно, Солнце! Пока… До заката…
Снова время заката, а заката нет… Тучи. Да, вроде и не тучи, а просто небо — какое-то серое. Солнце симульнуло. Настроения нет никакого вообще, чтобы можно было как-то о таковом судить. Нет настроения, нет заката… Остро ощутима реальность. Нет того "голубого" состояния души. Всё остро и явно материально.
Однако розовая полоса над лесом видна сквозь берёзы за забором… А забор — белый. Когда кругом был снег, его было не так заметно, он не был таким явно реальным… Может, в этом и состоит весь курс лечения: заточение, время, смена сезонов. Смена — одновременно — и медленная, и быстрая. Был снег — и нету. А времени всё-таки много. Так много, что думаешь, хватит на всё, и поэтому всё остаётся ещё впереди, не сделанным; и всего так много, что взяться за "что-то" из этого "всего" невозможно: "всё" объемлет "что-то" и не выпускает ничего из себя. Всё, всё — впереди. Предстоит. Случайно, попадая рукой в этот комок "всего", может быть, получается что-то с трудом выхватить и сделать из этого что-то, сделать с мучительным усилием, преодолевая рассеивающееся внимание, невозможность сосредоточиться… А как быть со "всем"? "Что-то" — это что-то очень реальное, конкретное, явное во взгляде на окружающее. А "всё" — абстрактно, необычно, желаемо, неосуществимо… Зачем тогда это мелкое "что-то", малозначимое по сравнению со "всем"?..
И тут пробилось солнце! Заката ещё, оказывается, не было. Оно бьёт по глазам сквозь берёзы. Тучи поднимаются над ним и куда-то бегут. Закроют ли? Или оно зайдёт прежде? Наверное, закроют… Посмотрим…
Это третий закат, при котором я записываю эти размышления, глупые впрочем…
Мне нужен какой-то толчок, исходящий из жизни…
Солнце не закрывается тучами. Большая туча течёт над ним, не задевая. А оно само по себе садится в другую тучу, внизу… Вот уже почти всё село, как за гору. Туча — гора. Я никогда не видел гор…
Всё! Спряталось. Теперь ещё ждать целые сутки. Когда, интересно, будет первая и настоящая гроза с молниями? Эти мои сантименты я буду когда-нибудь потом перечитывать, пытаться на досуге вспомнить моё теперешнее настроение. Будет ли такое?
Интересное дело — вести дневник. Им занимаешься для какого-то интеллектуально-культурного времяпрепровождения. Вести его можно только когда делать что-либо другое совершенно нет возможности. Записал — и вроде бы дело сделал. Не понимаю, как Лев Толстой мог писать его на протяжении почти всей своей жизни. Закат состоялся и в этот раз.
Не нужно ждать другой жизни, как не нужно ожидать и будущего. А нужно жить сегодняшним. Придёт завтра — будешь жить этим "завтра" завтра. Нужно полюбить эту сегодняшнюю жизнь, какой бы она ни была; полюбить страдать, нести свой крест. Только тогда можно быть счастливым по-настоящему…"
На этом дневник закончился, потому что Сашу выписали из больницы.
Ему выдали запечатанный конверт для психотерапевта, который направлял юношу на лечение. И когда на следующий день он передал письмо по назначению, то врач, быстро пробежав по нему глазами, пробормотала:
— Что они там, сдурели, что ли?
Она взглянула на пациента. И сомнение: "Не ошиблась ли она?" — мелькнуло в её глазах: "Как же так?" — подумала врач, — "Почему такой диагноз: маниакально-депрессивный психоз на почве интеллектуальной суггестивно-ментальной диспропорции. Откуда они взяли такие наукообразные доморощенные формулировки?!"
— Ты не встречал там однофамильцев? — спросила она.
Саша вспомнил Вишневского, но тут же сообразил, что хотя он ему и родственник, но фамилия у него совсем другая.