Время грозы
Шрифт:
— Учились вместе, — объяснил Максим. — Вот в Москву приехал, повидать решил.
— Так они съехали давно, — покачала головой старуха. — И то сказать, съехали… Он-то еще до того богу душу отдал. — Она мелко перекрестилась, две другие перекрестились вслед за ней. — Убили его, что ли. Очень уж бойкий был. Или не убили… Нет, не убили. Сгорел он, вот.
— Как сгорел? — зачем-то спросил Максим.
— А! — воскликнула Галя. — Так бы и говорила! Эту помню, у которой муж сгорел, как же! Только
— Да не мешай ты, — поморщилась Лида, — толкую же человеку. Вишь, издалёка человек, не знает ничего. Сгорел, — подтвердила она. — Молнией его убило. Так сгорел, что и хоронить нечего было, прости Господи, — Лида опять перекрестилась. — Невесть чего в закрытом гробе в Николо-Архангельское и свезли. А она-то, да, ребеночка рoдила, да и взамуж выскочила. И третьего тоже рoдила. Вертихвостка, нечего сказать. А после поменялись они, да и съехали.
— Куда, не знаете? — сердце Максима сжалось.
— Да кто их знает… Нас за ними следить-то не ставили.
— Спасибо, — проговорил Максим. — До свиданья.
Шагая к остановке троллейбуса, он ощутил пустоту, поселившуюся было в какой-то части души. Не дождалась Люська…
Максим помотал головой. Глупо же! Восемнадцать лет! И я — умер, умер! Трагически и нелепо погиб, собирая грибы.
Он громко рассмеялся.
Теперь их не найти. Раньше была такая «Мосгорсправка». Говоришь в окошко фамилию-имя-отчество, год рождения, паспорт свой предъявляешь, платишь сколько-то — и пожалуйста тебе адрес. Вот тут такой киоск и стоял, у остановки. Сейчас нет. Да коли и есть где — документов-то никаких.
Не найти. Разве что в день моей смерти придет Людмила на кладбище.
А может, и не придет.
Автобусы и троллейбусы шли переполненными. Максим не стал штурмовать их — встал на краю тротуара, поднял руку. Минуту спустя рядом с ним притормозила старая «шестерка». Смуглый, плохо выбритый водитель наклонился, опустил стекло с правой стороны.
— Куда?
— В Измайлово.
— Сколько?
— Понятия не имею, — пожал плечами Максим.
— Двести устроит?
— Поехали…
Добрались, когда уже начинало темнеть. Там по нулям, подумал Максим… почти по нулям… хотя — узнал, что вышла замуж, что детей теперь трое… что переехали… что себя искать надо на Николке… так что не совсем по нулям… а вот сюда — опоздал. Родители не в том уже возрасте, чтобы гулять по вечерам. Да и никогда они гулять особенно не любили. Если живы, если здесь — то, скорее всего, дома. Отец телевизор смотрит, мама на кухне…
Опоздал... Тоска…
Однако тут — повезло: выйдя из машины у соседнего дома, Максим сразу увидел маму, выходящую из двери под вывеской «Продукты».
Он отпрянул в сторону. Слава богу, не нос к носу столкнулись.
Во рту мгновенно пересохло. Сердце стучало бешено, перед глазами плыли красные пятна, стало почти нечем дышать.
Потом отпустило. Мама уже поворачивала за угол. Максим двинулся следом. Вот она дошла до подъезда, нажала одну за другой кнопки кодового замкa — раньше его не было, — открыла дверь, скрылась за нею.
Постарела мама. Ходит тяжело, и голова у нее как-то опущена. А помнилась — с безупречной осанкой.
Но все же хорошо, что увидел. Хоть так.
Вот про отца — так и не узнал ничего. Ему ведь под восемьдесят… Судя по тому, как мама сдала, отца нет. Максима нет, отца нет… Одна.
Максим дождался, чтобы сердцебиение совсем унялось, зажег сигарету. Много курю, сказал он себе. И ответил себе же: плевать.
Докурив, вышел на улицу, встал на обочине с поднятой рукой. Пора возвращаться. Сейчас до Выхино — и в Минино. А в день смерти — на кладбище.
А там — видно будет.
58. Четверг, 16 августа 2001
Хозяева дома — вон, окошко тускло светится.
Конечно, все заперто. И собака, гремя длиннющей цепью, носится вдоль забора. Аж разрывается.
Но это ничего. Перемахнуть через забор — раз плюнуть.
Первым перелез Ушастый. Пес захрипел, заходясь в ярости, но тут же тонко взвизгнул и затих.
Васо согнулся, Бубень взобрался ему на спину, перекинул ногу через забор, тяжело спрыгнул по ту сторону. За ним бесшумно приземлился и Васо.
Ушастый — на руке кастет — уже ждал на крыльце. Дверь открылась, на пороге показался обеспокоенный хозяин. Удар швырнул его обратно, в сени.
— В залу волоки, — приказал Бубень. — Кинь там — и на шухер. Васо, а ты по дому пошукай. Вдова ежели тут — мочи. Да враз мочи, не измывайся. И — тоже на шухер. И чтобы тихо мне.
Он прошел на кухню, взял со стола ковшик, наполнил его водой из рукомойника. Потом огляделся, увидел помойное ведро, наполненное до половины. Отставил ковшик, понес в залу ведро.
Входя, услышал откуда-то из недр дома короткое сдавленное вяканье. Прощевай, вдова Назарова.
Хозяин лежал на полу. Отъел тушу, Иуда, отметил про себя Бубень.
Он плеснул вонючей воды человеку в лицо, поставил ведро рядышком, наклонился, похлопал по жирной щеке, стараясь задеть багровое пятно, разливающееся под глазом.
Человек судорожно зафыркал, дернулся, застонал, захлопал веками, остановил взгляд на Бубне.
— Ну, здорoво, Слесарь, — ласково сказал тот. — Что, не ждал? Да и меня, поди, не признаёшь? Симагин я, Николай Петрович. Не слыхал? И правильно, что не слыхал.