Время красного дракона

Машковцев Владилен Иванович

— О, я не сказал бы, что она, лешиня, страшная.

— Баская во своем роде, молоденькая.

— Руки длинноваты, дыднако, как русские говорят. И прическа не очень модная, под болотную кочку.

— Тише, Майкл, вишь — она насторожилась, принюхивается.

— Малаша, если бы у меня был синематограф, кинокамера! Я бы стал за пять минут миллионером. Если я и уйду в Америку, я вернусь! Я вернусь, чтобы подарить эту сенсацию всему миру!

Цветь сорок пятая

Антон Телегин обманул

Груню Ермошкину, вывез тайно из Магнитки Верочку и Дуняшу, переправил их в казачью станицу Зверинку к деду Кузьме. Старый казак и охотник бывалый Кузьма со своим внуком Володькой заготовил хлебный обоз, посадил на кули Веру с Дуняшей и без приключений добрался до Малого болота на границе с Васюганьем. Сюда же подвез пшеницу по уговору и дед Яковлев из Шумихи. Яковлев сбросил мешки с телеги и уехал. На другое утро с Васюганья к Малому болоту вышли верхом на лосях Маланья Мухоморова и Майкл. Каждый из них вел за собой в одной связке, цепочкой, по девять сохатых. Предстояло перегрузить мешки с пшеницей и товарами на спины лосей. Но Маланья не обрадовалась.

— Зачем цацу со щенком приволок? — нахмурилась она.

— Це жинка Порошина, — сбивал кнутовищем Кузьма цвет болиголов.

— Ладнось, примем. Ты идешь с нами, Кузьма?

— Нет, Малания. Пойдет с вами мой внучок, Володька. У менясь болезня навучно тяжкая — пердикулит. Поясницу ломить, костыли деревянеють, исть и выпить каждой день хочица.

— О другой раз стякла ящик приволоки, Кузьма. Окна в Поганой избе побили. И керосину для лампы прихвати.

— Оно, конешно, доставлю. Но пошто окна побили? Пьяные што ли?

— Долго рассказывать, Кузьма.

— Ишо што новое у вас, Маланья?

— Дурохаря утоп в болоте.

— Царствие ему небесное! — перекрестился Кузьма.

— Гореть ему в геенне огненной.

Мешки с пшеницей перегрузили на сохатых в перекидку. Дед Кузьма обнял внука, благословил его:

— Прощевай, Володь, с бохгом! Поклон от миня Порошину, ну и энтим лихим людишкам. Прости миня, осподи!

У деда Кузьмы глаза слезились, будто он чувствовал, что с внуком уже не встретится. И у Володьки губы подрагивали, вот-вот расплачется.

— Ты на лосе-то удержишься верхом? — обнял Майкл казачонка.

— Удержусь, мы с дитятства приучены, — запрыгнул на сохатого Володька.

Малаша бросила деду Кузьме три пачки денег:

— Прими, дед, оне нам без надобности.

Караван сохатых ушел на Васюганьи топи. А дед Кузьма сидел на телеге, смотрел вслед, утирал слезы. Он вытащил из мешка припрятанную чакушку, выпил, закусил тут же сорванной лесной кисляткой. Без Эсера неинтересно было ему общаться с этими людьми. Не та в них сила духа.

Кузьма разорвал обертки на пачках денег, начал пересчитывать ассигнации. Сотенные купюры волнились красноватыми разводами от болотной воды. Но дед не знал, что деньги подмочены в трясине.

— Осподи! Сихгнации-то в крови! Вот убивцы окаянные. И сують бан-дюжные деньжата мине, честному человеку. Просто сплошная ужасть! Енкеведа нахгрянет с нахганами, с овчарками, по крови преступлению-убивству вынюхають. Нешто можнучи тако поступать с человеком невинным и бохгобоязненным?

Кузьма завернул деньги в рогожу, закопал

их возле приметной, трех-вильчатой сосны. У него и те деньги, выданные для закупа пшеницы, остались неистраченными. Зерно он украл с колхозного тока возле Зверинки, в деревне Донки. И никто не заметил, и недостачи не было. Социализм — учет, а кто крадет — энто не в счет! Для социализма на каждого хлебороба и рабочего потребно содержать по одному милиционеру, по два партийных работника, по три осведомителя, а окромя того — наркоматы, суды, тюрьмы и ахгромадную армию с пушками, пулеметами, танкетками и тупыми енералами. Так уж страна устроена по заветам товарища Ленина, по указаниям великого Сталина.

Какие токмо мысли не лезли в голову Кузьмы. Но больше всего они беспокоился о Володьке. А внук его, Вера Телегина с Дуняшей, Майкл им Маланья через неделю пути по болотам высадились благополучно на Лосином острове. Порошин спал на кошме, во дворе у забора, когда к нему подошла и начала его теребить какая-то девчонка-малышка:

— Вставай, чего дрыхнешь?

— Ты кто? — не разобрался спросонья Аркадий Иванович.

— Я Дуня-колдунья.

— Как ты сюда попала, Дуняша?

— На корыте прилетела. Чо шары-то выпучил? Мама, иди сюда, я разбудила его.

Верочка Телегина присела рядом с Аркадием, заплакала от радости. Так вот и возник островок счастья на острове староверов. А дед Кузьма подъезжал в это время через бор к родной станице Зверинке, где его ожидал арест по нелепому оговору. Да и сам виноват был Кузьма, часто чудил. У себя дома, в коровнике, он приклеил портреты над кормушками скотины. Каждое утро дед плевал в гениальные лики основателей социалистического государства, бросался в них комьями навоза, обзывая словами вполне литературными, но оскорбительными. Кузьма не терпел матерщины, за всю свою жизнь он не произнес ни одного крепкого выражения. Пакостноязычие не совмещалось с его природным понятием о человеческом достоинстве. С вождями советской страны он разговаривал языком общеупотребимым:

— Што ты натворил, дурак лысый? Кому была потребна твоеная леворюция? Я те выткну вилами шары твоеные бесстыжие! Мошенник ты, а не вождь! Тьфу, окаянный! Штоб тобя черти во смолу кипящую скинули. А ты чо смотришь, хрен усатый? Сам-то в колхоз не пошел. Народ в тюрьмы загнал, пострелял, убивец. Попался бы ты мине, хгрузинец, в леворюцию... Я бы те брюхо вспорол, кишки бы на штык вымотал. Тьфу, таракан кромешный! Злыдень блевотный, крысохарь усатый!

Иногда дед Кузьма разговаривал с вождями почтительно, кланялся им, вытягивался перед ними в струнку, по-военному:

— Позвольте доложить, ваше блахгородие Владимир Ильич! Живем хорошо мы, первача нахгнали на зиму три бидону и бутыль двухведерную. Сухой закон блюдем, в махгазине не берем. Но ходим в сельпу — покупать крупу. А в сельпе-то пусто, соль да капуста.

К Иосифу Виссарионовичу Сталину дед Кузьма обращался торжественно по случаю крупных успехов:

— Товарищ Сталин, родной и можно сказать — любимый! Вчерась я похитил, как есть по-научному — реквизировал с колхозного току осемь мешков пашаницы. Шесть кулей с вашего полного согласия будуть переправлены к сталоверам.