Время красного дракона
Шрифт:
— У нас рухляди много, — подбоченилась Малаша.
— Зачем же нам ваша рухлядь? — ветрел в разговор и Гришка.
— Рухлядь по-ихнему — энто соболя, пушнина. С древлести тако именуется, — объяснил Кузьма.
— А нам и соболя не требуются, милая, — улыбнулся Порошин. — Мы просим у вас убежища, крыши над головой. Люди мы мирные, тихие, в бога веруем.
— Крестись! — скомандовала Малаша.
Порошин перекрестился лукаво двумя перстами. Надо было как-то успокоить несговорчивых староверов, хотя и без них можно было обойтись, остаться на острове деда Кузьмы.
— У тя бесы в очах, — усмехнулась Малаша. — Ты и в бога-то, наверно, не веришь. Поди комиссар, чакист?
— Откуда тебе известны в этой глухомани чекисты? — спросил Порошин.
— Она на земле бываеть, шастаеть изредку за солью,
— Не примем гостей! — утвердил Мухомор.
— У нас два пуда соли, ситец, сто катушек с нитками, платки и вот! — развернул парашют Гришка Коровин.
— Серафим Телегин направил нас к вам, — врал Порошин, скрывая, что Эсер казнен.
— А хде сам Серафим? — зыркал Мухомор из-под седых, мохнатых бровей.
— Серафим в подполье, за ним НКВД охотится, — лгал безбожно Аркадий Иванович.
Майкл встал перед Малашей на одно колено, по-рыцарски:
— О, бьютыфыл гел! Ай лавью!
Малаша рассмеялась, отпихнув Майкла ногой, обутой в лапоток:
— Вы аще и заморского скомороха приволокли! Вы куды шли — в балаган базарный али к скитам святым?
Дед Мухомор был недоволен Малашей. Громко говорить и смеяться — грех. Испортилась внучка хождением в мир греховный. И нечего спорить с пришельцами. Не можно подпускать их к скитам на Лосином острове, показывать путь к месту божьему. Но как выманить у них соль, порох, нитки, материю? Малаше нельзя появляться на большой земле. Ищут ее нехристи-чакисты. Выдал Малашу на земле в одном приходе иуда, не выдержав пыток. Не можно боле появляться внучке в миру. А дед Кузьма редко приходит, раз в два года. Трясут гости платками цветастыми, соль в мешках соблазняет. Прости, господи, душу слабую!
— Литовки принес? — простонал Мухомор.
— Полдежины кос, пару вил, — развернул холстину дед Кузьма. — Дюже тяжко было, чуть не утопли в трясине. Не пойду боле к вам, старость — не радость, нетути силушки.
Здоровяк-юнец топорики гладил, лезвия острых ножей ногтем пробовал, очень уж ему хотелось завладеть этим богатством. И Малаша на платки зарилась.
— А мож, пустим их в поганую избу? — тронул за плечо внучку Мухомор.
— Пустим, — согласилась Малаша.
Через полтора часа плоскодонки с хозяевами и пришельцами, с богатым грузом, виляя и пробиваясь через тину и грязевые ловушки, причалили к Лосиному острову староверов. Порошин пытался запомнить дорогу по звездам, но вскоре запутался и понял, что отсюда не выбраться самостоятельно. Как-то странно было ощущать себя на этом затерянном и непонятном островке, в мире, где нет и не было советской власти, НКВД, партийной организации, радио и газет. Хотя на острове жили три семьи староверов, никто гостей не встретил, любопытных не было. Пришельцы добрались до указанной им Поганой избы, при свечах навели порядок, вытерли пыль, вымыли пол, улеглись и уснули сладко. А пробудились, когда солнце взошло высоко.
Лосиный остров был обширен, через узкий перешеек соединялся еще с одной землей, более лесистой. В междулесье чернелись хорошо распаханные сохами поляны. Лошадей у староверов не было, пахали на лосях. Дикого сохатого нельзя приручить. Домашнего лося можно только вырастить. И у всех трех скитов были жердянные огороди с домашними лосями. Кузьма не упоминал о коровах, но на острове паслись шесть коров и два быка. В одном ските обитала семья старовера Акима, в другом — Онуфрия. Добротно рубленый из лиственниц дом деда Мухомора прятался в стороне, возле кедров, на самом выгодном низовье с родником. Ключевая вода струилась по деревянному лотку, падая на берег озерца, бежала дальше — в болото.
В скитах Акима и Онуфрия порядки и устои были строгими, с поселенцами Поганой избы они не общались, не разговаривали. И обратиться к ним можно было только через деда Мухомора, Малашу или ее брата Сергия. Правда, дочка Акима — Феня прибегала изредка тайком в Поганую избу послушать о диковинках мира — самолетах, паровозах, танках и пушках, о волшебном радио, которое якобы перебрасывает слова по воздуху за тыщу лосиных переходов и боле.
Майкл встречался часто с Малашей Мухоморовой. Он, видимо, нравился ей. Она учила его пахать, управляя упряжкой сохатых. Поганой избе староверы выделили
— Через топи хлеб и соль сами потащите, на своих лосях. А я подъеду обозно на Купалу к Малому болоту, — сказал он Мухомору.
Запасы хлеба на Лосином острове были значительны. Порошин понял, что зерно завезла Малаша в обмен за соболей, куницу, беличьи шкурки.
— Без налога живем — богато! — посмеивался Майкл. — Без НКВД живем — весело, как русские говорят!
Но жить было трудно. Деньги из ограбленной сберкассы не пригодились, деньги никто не брал, хоть в печку их бросай. И приходилось с утра до вечера выпиливать плахи, собирать кедровые орехи, бруснику и морошку, валить на дальнем острове лес, дрова рубить. И все это за хлеб, за полушубки, валенки и шапки. Зима подпирала, а пришельцы были одеты легко. И давила всех оторванность от мира. Порошин горевал, думая о Вере и Дуняше. Он почему-то надеялся на близкую встречу. Но завыли вьюги-метели, заволокло Васюганьи болота буранами, остановилось время, будто окоченело. Затихла околдованно вся великая Россия под белыми снегами.
Изба иноверцев, где жили Порошин, Майкл, Коровин и Держиморда, была гораздо богаче, просторнее и новее скитов. Срубили дом, баню и конюшню казачьи офицеры, которые укрылись здесь после разгрома большевиками повстанческого движения на Урале и в Кургане. Да не усидели они в глухомани, лезли в мятежи во время коллективизации. И почти все погибли. В доме были дорогая утварь, посуда, ковры, иконы. Русскую печь выкладывал Серафим Телегин. Вторую печь — круглую голландку с каминчиком для горницы — поднял и обшил медным листом Кузьма. Спать в избе можно было и на печи, и на полатях, и на двух деревянных кроватях в горнице. Была в избе керосиновая лампа, но заправить ее было нечем, обходились самодельными свечами. На грубой этажерке лежала Библия, которую никто не читал. Коровин и Порошин установили сразу в общине военную дисциплину: мыли полы и проводили уборку по очереди. Майкл стал поваром. Держихаре это не по нутру было. Он злился, пытался бежать с острова, но корка вроде бы застывшего болота не выдержала, и он провалился, чуть не погиб. Все грязевое и водное пространство вокруг Лосиного острова подогревалось горячими ключами-источниками, пузырилось часто горючим газом.
Зимнее безделье по вечерам подтолкнуло Порошина к чтению Библии. Он знал эту книгу хорошо, но взялся снова перечитывать ее. Его привлекали особо первые слова Бога: «Да будет свет!». Бог произнес это, а что он сделал, исполняя свою волю, свой замысел? Конечно же — «и отделил Бог свет от тьмы». Трагедия человека в том, что он часто не отделяет, не отличает света от кромешной тьмы. Бог увидел, что свет хорош, прекрасен, поэтому он и отделил его от мертвой тьмы. Ленин, большевики были в революции тьмой. Русский народ не отличил тьму от света и жестоко поплатился за свою слепоту. Но ведь и большевики — не первопричина зла. Они не увидели, что Маркс — это тьма. Богом стать невозможно, но в первую очередь надо стремиться к тому, чтобы отделять тьму от света.
Порошин обратил внимание на то, что заповеди излагаются священниками без должного внимания к Библии. Что сказал Господь Моисею?
— Сойди и подтверди народу, чтобы он не порывался к Господу видеть Его! — вслух прочел Аркадий Иванович.
Итак, первая заповедь: «Не порывайся увидеть Бога!». За такой порыв Господь поражает! Из текста вытекала вторая заповедь: «Не сотвори себе кумира». Третья заповедь: «Не греши, ибо Господь наказывает детей за вину отцов до третьего и четвертого рода». Четвертая заповедь: «Не упоминай имя Бога всуе». Пятая заповедь: «Не работай в субботу». Шестая заповедь: «Почитай отца и мать». Седьмая: «Не убий». Восьмая: «Не прелюбодействуй». Девятая: «Не укради». Десятая: «Не произноси лжесвидетельства». Одиннадцатая заповедь: «Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни поля его... ничего, что у ближнего твоего».