Время красного дракона
Шрифт:
Крестьяне отказались от зайцев, набитых ссыльным поселенцем.
— Мы гребуем, затошнит от них, — поклонился староста.
И все же с дюжину удалось раздать. Для себя нажарили пару десятков. А полторы сотни зайцев пропало, затухло. Владимир Ильич поленился, не закопал тухлятину на скотском кладбище, выбросил в яму за огородом. И все лето в избе жить было невозможно: пахло падалью. Запах, зловоние падали, отбросов, помоек — преследовали Ленина всю жизнь. Изо рта Свердлова и Дзержинского несло падалью. Бухарин всеми порами тела выделял сероводород, как тухлое яйцо. От Льва Давыдовича Троцкого
— Сие возмездие тебе за убиенных зайцев, — издевался кот над вождем мирового пролетариата.
— Прочь, Врангель! — бросил Владимир Ильич в кота обломком кирпича.
Шмель наблюдал с изумлением за ссорой вождя с котом. Антагонистических противоречий между вождем и бродячим кошаком не могло быть. Да, да! Не начнется же мировая война из-за рыбьей головы, которую не могли поделить мирно бездомный кот и вождь рабочего класса. И действительно: компромисс, впоследствии замененный термином — консенсус, состоялся. Кошак схватил зазевавшегося воробья и удалился гордо, как пантера. А Владимир Ильич вдобавок к рыбьей голове нашел сверток с кучкой заплеснелых оладей, напоминающих по форме Курильские острова. Ленин позавтракал, не отходя от сакраментального места, вытер ладони и пальцы рук о лохмотья одежды и направился, как обычно, к своему гипсовому памятнику. Ни мрамора, ни бронзы для вождя мирового пролетариата в те годы на Урале не хватало. Вся бронза уходила на статуи Иосифа Виссарионовича.
Возле школы Ленин шмыгнул во двор, нарвал с клумбы букет цветов. Через две минуты Шмель последовал великому почину, тоже обогатился подобием экебаны. Владимир Ильич возложил с поклоном букет астр к своему памятнику. Шмель сделал вид, будто не заметил нищего-бродягу. Мордехай подошел к подножию гипсового вождя и замер перед ним, привстав на колено. Владимир Ильич был потрясен. Первый раз в жизни он видел человека, который так искренне преклонялся перед ним. Он пришел к монументу не по разнарядке горкома партии и горисполкома, не с казенным букетом, выделенным по бюджету горкомхоза.
— Здравствуйте, молодой человек, — выставил Ленин вперед ногу в галоше.
— Здравствуйте, Владимир Ильич.
Ленин обошел вокруг Шмеля трижды.
— Где-то я вас встречал. Вы так похожи на Якова Михайловича.
— На Свердлова, — растянул губы Шмель в неестественной улыбке.
— Да, вы похожи на Якова Михайловича Свердлова. Абсолютно! Тот же рост, та же физиономия, те же оттопыренные уши, готовность выполнить любое распоряжение. Вам бы еще пенсне. Простите, меня не интересует, кто вы по паспорту. Я вас буду называть Яковом Михайловичем.
— Я собственно не возражаю, принимаю за высокую честь, — одеревенело ответил Шмель.
Оттопыренные уши у Свердлова не бросались в глаза так, как у заведующего вошебойкой имени Розы Люксембург. И повинна в этом была мода на мужскую подстрижку. Да, именно подстрижка «полубокс» уродовала Мордехая Шмеля. Если бы не короткая стрижка, он бы выглядел человеком более обаятельным. Шмель был убежден, что он похож на Чехова. Но если Ленин сравнил Шмеля с Яковом Михайловичем Свердловым, то это, безусловно, выше и почетнее. В общем,
Никто в мире не знал и не мог подозревать, что уши Шмеля были самостоятельными органами. Они, уши, слышали, видели, ощущали окружающее пространство совершенно независимо от хозяина и друг от друга. Левое ухо могло слушать одного человека, а правое — другого. И более того — каждое ухо умело мыслить и воспринимать по нескольку источников звука, разговора. Эта способность позволяла Шмелю чувствовать себя уверенно в людных местах: на базаре, в очередях у магазинов, в трамвае. Шмель не мог никому признаться, что он ушами не только слышит, но и видит, мыслит. После такого признания его могли бы сразу отправить в дурдом. О способностях Шмеля догадывался только доктор Функ. Он даже сказал как-то:
— Мне кажется, что у вас необыкновенные уши. Они должны видеть и мыслить!
— Нет, нет! Это вам показалось! — перепугался тогда Мордехай.
Шмель стоял на колене, закрыв глаза, и осматривал Ленина ушами. Левое ухо оглядывало галошу, правое — лапоть.
— Галоша великовата, потому подвязана веревочкой, — думало левое ухо.
— Лапоть старый, скоро развалится, — отмечало правое.
Левое ухо Шмеля воспринимало нищего-бродягу уважительно как вождя мирового пролетариата, а правое — насмешничало, крамольничало:
— До чего вы докатились, Владимир Ильич! Корки хлеба собираете на помойках.
Ленин прощупывал незнакомца:
— Как вы относитесь к Марксу?
— Учение Маркса всесильно, потому что оно верно, — убежденно ответил коленопреклоненный Шмель.
— Значит, вы один из строителей социализма?
— Социализм овладел умами миллионов людей, и он непобедим.
— Прекрасно! Главное — верно. А вам не кажется, что мой череп набит черными, ядовитыми пауками?
— Владимир Ильич! Задавать такой вопрос — кощунство! История зафиксировала вас как гения.
— Но обо мне отрицательных отзывов больше, чем положительных. Пропаганда отсеивает их.
— Владимир Ильич, мы не можем допустить вылазки идеологических противников, клевету, очернительство социализма. Мы идем по пути, который вы нам указали.
— Чем вы занимаетесь в этом городе?
— Я работаю заведующим вошебойки имени Розы Люксембург.
— Очень интересно. Вши — это проклятое наследие капитализма. Но особенно опасны социалистические гниды.
Шмель растерялся, ибо не понимал, о чем говорил его душевнобольной собеседник. Приходилось разговаривать уклончиво:
— Простите, Владимир Ильич, я еще не знаком со всеми положениями вашего учения.
— Какие мои работы кажутся вам наиболее ценными?
— «Что делать?», «Один шаг вперед, два назад», «Материализм и эмпириокритицизм», «Империализм как высшая стадия капитализма» и другие...
Ленин от счастья поперхнулся, заходил фертом, споткнулся, чуть было не потерял свое единственное богатство — галошу. Но какие-то сомнения в душе оставались. Солнце уже взошло, люди спешили на работу.
— Яков, давай спросим у людей, как они воспринимают мое учение и социализм? — возбужденно потирал руки вождь мирового пролетариата.