Время любить
Шрифт:
— Если при свете дня на него посмотреть с башен, может быть, это и не выдержит экзамена, — с сомнением произнес Ганс, а потом спокойно добавил:
— Но снизу запросто пройдет!
Главная трудность была в том, как снять цепи, которыми узника приковали к клетке. В переметной, суме, которую Ганс доверил нести Жоссу, оказалось несколько инструментов из слесарного набора. Нелегкая задача — снять оковы, не поранив Готье. А ведь малейший крик провалил бы все дело! Когда, вооружившись пилой, Ганс принялся за браслеты на щиколотках, Катрин затаила дыхание, ибо ей показалось, что звук пилы был ужасно громкий, несмотря на пропитанные жиром тряпки, которыми Ганс обернул инструменты.
Они поспешно разложили оковы по чурке-чучелу, потом должным образом заперли клетку. Ганс и Гатто вернулись К вороту, а Катрин и Жосс принялись палками подталкивать клетку, чтобы опять спустить на прежнюю высоту и не стукнуть о стену, что вызвало бы опасный шум. Через несколько минут гнусная тюрьма-пытка вновь была водворена на прежнее место и повисла вдоль башни. И вовремя!
Действительно, словно выждав именно этот момент, показалась луна, она высвободилась из облаков и внезапно пролила холодный и яркий свет. Одновременно заговорщики услышали, что внизу, у подножия башни, солдаты обменялись несколькими словами на своем гортанном языке.
Катрин заметила, как блеснули зубы Ганса, и поняла, что тот улыбался.
— Пошли, — прошептал он. — Воистину Небо на нашей стороне. Теперь нужно спустить вниз нашего беглеца, а, судя по его весу, это будет нелегкой задачей. Башенная лестница крутая, и хорошо, что Гатто пришел нам помочь. Вы, мадам Катрин, пойдете впереди с факелом и посветите нам. Теперь пойдем!
Трое мужчин понесли Готье, один за ноги, а два других — за плечи, Катрин поспешила зажечь факел в закрытом месте, на лестнице. Итак, шествие вступило на каменную винтовую лестницу. Несмотря на то, что Готье похудел из-за вынесенных им лишений, он был еще очень тяжелым, и к тому же его огромный рост мешал поворачиваться на узкой лестнице. В тревоге Катрин шла впереди, бросая время от времени взгляд на раненого и стараясь разглядеть сквозь грязь и заросшую бороду, закрывавшую ему лицо, малейший признак возвращения жизни. Но ничего не увидела: Готье не вздрогнул, не поморщился — ничего!
Слышались только вздохи облегчения трех мужчин, когда они спустились вниз — это сразу упростило им задачу. Упростило, да, но и сделало более опасной. Обернись один из монахов, поверни голову или же зайди один из альгвасилов из наружной охраны в церковь, и все четверо заговорщиков погибли!
Мягкими шагами, задерживая дыхание, Катрин со своими спутниками медленно, но верно пробиралась к двери. Они уже вот-вот вышли бы, когда в самый непредвиденный момент Готье вдруг издал стон, который в тишине, едва нарушавшейся монотонным бормотанием монахов, прозвучал в ушах Катрин громом трубного гласа Страшного суда. У трех мужчин с их ношей едва хватило времени метнуться в тень огромного опорного столба у закрытой решетки церковной часовни, и Катрин быстро приложила руку к губам раненого.
Охватившая беглецов тревога и минуты последовавшего за этим ожидания были страшны. Катрин почувствовала, как толчками бьется сердце в груди. У своего уха она чувствовала тяжелое дыхание Ганса, на которого она слегка навалилась. А там, на клиросе, оба монаха прервали свои молитвы. Они повернули головы в сторону, откуда послышался неожиданный шум. Катрин увидела сухой профиль одного из них — он четко обозначился на фоне свечи. Другой сделал было жест, желая встать, но собрат удержал его.
— Да это кошка! — сказал он. И, более не беспокоясь, они продолжили свои молитвы. Но положение маленькой группки людей вовсе не улучшилось. У себя под рукой Катрин чувствовала, как ожил рот Готье. А хрупкий кляп, которым стала рука Катрин,
— Как заставить его замолчать? — прошептала Катрин, в ужасе прижимая руку.
Слабый стон, словно глухой всплеск воды о камень, послышался опять. Казалось, что они погибли. Сейчас монахи остановятся. На сей раз они придут посмотреть…
— Если нужно его пристукнуть, мы его пристукнем, — невозмутимо прошептал Жосс. — Но отсюда нужно выйти.
Неожиданно в глубинах церкви раздалось звяканье колокола, за которым немедленно последовала песнь, суровая и мрачная, которую запели примерно пятьдесят мужских голосов, и мало-помалу она становилась все громче. Катрин почувствовала, как Ганс облегченно вздохнул.
— Монахи! — произнес он. — Они пришли отпеть первый час молитвы. Как раз вовремя!
Все трое опять ухватились за Готье, подняли его, словно он ничего не весил, и бросились вдоль нижней боковой части придела. И вовремя. Готье, не переставая, стонал. Но громкие голоса святых отцов возносили свою песнь к высоким сводам церкви, заполняя ее суровой мелодией, в которой терялся голос раненого. Все двери были пройдены почти разом, бегом. Что и говорить, им ведь не стоило попадаться на глаза приближавшейся процессии, которая тянулась из монастыря. Запыхавшиеся, с бешено стучавшими сердцами, четверо заговорщиков оказались со своей ношей под козырьком боковой двери церкви. Луна освещала двор, но вдоль стен собора широкая черная тень могла, их спасти.
— Последнее усилие, — радостно прошептал Ганс, — и мы на месте. Быстро к дому!
Через несколько мгновений низкая дверь дома строителей тихо затворилась за ними. Обессиленная, но пребывая наверху блаженства, Катрин рухнула на край колодца. После чего, более не в состоянии сдерживать себя, она разразилась рыданиями.
Глава шестая. КОНЕЦ ГРЕШНИКА
Поступая мудро, Ганс, Жосс и Гатто дали Катрин выплакаться до конца. Они перенесли Готье под навес, куда каменотес складывал глыбы песчаника или травертинского туфа. Они положили Готье на солому, наскоро собранную Гатто, и принялись осматривать его. Опомнившись, Катрин мигом перестала плакать, вытерла глаза и пошла на поиски своих друзей. Она чувствовала себя невероятно легко. Слезы пошли ей на пользу, она даже освободилась от ощущения физической усталости. Для нее было такой радостью освобождение Готье от жестокого дона Мартина! Даже, несмотря на то, что сделана была только половина работы.
Но радость Катрин померкла после первого же взгляда на большое распластанное тело Готье. Он был худ, ужасающе грязен, и если глаза у него иногда открывались, серый взгляд оставался безразличным, тусклым. Когда этот взгляд останавливался на молодой женщине, в нем не возникало никакого признака удивления. Напрасно Катрин наклонялась над ним и звала по имени, нормандец смотрел на нее все так же безучастно.
— Может, он сошел с ума? — беспокоилась молодая женщина. — Он вроде ничего не помнит. Наверное, он очень болен. Зачем же тогда вы отнесли его сюда, а не в кухню?
— Потому что скоро настанет день, — ответил Ганс. — А когда Уррака встанет, совсем не нужно, чтобы она его увидела.
— Не все ли равно, раз она глухая!
— Глухая, да! Но не слепая, не немая и даже, может быть, не такая уж глупая, как кажется. Мы поухаживаем за этим человеком, обмоем, оденем как следует, поддержим его силы настолько, насколько это нам удастся. Потом настанет день. И тогда нужно будет как-то вывезти его из города, и быстрее.
— Но как же увезти его в таком состоянии? Что же с ним делать по дороге?