Время неба
Шрифт:
— Ха. Ну привет, дорогая-хорошая… — Тимур странно растягивает слова и тут же поясняет: — Я сейчас в дрова. Я сдал, если тебе интересно. Диплом с отличием. Добби свободен. Итак… Что она тебе сказала, Май?
От неожиданности замираю, а вся решительность к чертям испаряется — его невозможно обмануть. Он знает первопричину моего бегства, и я бы с радостью признала его правоту, но прикусываю язык. Все, чем я с ним занималась — плакалась, как мне плохо, а он — как мог утешал.
— Кто? О чем ты вообще… — выдаю как можно холоднее, но он усмехается:
— Мать
— Думаешь, мне хватило бы смелости с ней пообщаться? Вручила рюкзак и ушла… — Тимур скептически молчит, ожидая продолжения, и нервы сдают: — Все закрутилось, как лавина. Я сто раз говорила тебе: ничего не получится, но ты слишком давишь. Ты рушишь мою жизнь! Я не изменюсь и никогда не буду соответствовать образу в твоей голове. Оставь меня в покое, надоело… Ты мне надоел!
— Я не верю тебе. — перебивает он. Снова не хватает воздуха.
Веки жжет от слез; упираюсь затылком в жесткий ковер и со всей искренностью прошу:
— Тимур, попытайся хоть раз меня услышать!
— Я слышу, Май. Тебя я и без слов слышу… А она все равно не добьется своего, поняла?
Мои тщательно выстроенные доводы на него не действуют, зато я рискую сдать назад. Больно щипаю себя за локоть и вкладываю во фразу весь сарказм, на который способна:
— А ты, значит, со мной «назло матери отмораживаешь уши»?
— Нет, Май, я устанавливаю границы. Я не ее проект, и буду делать только то, что считаю нужным. Мне нужна ты. Я люблю тебя.
Повисает оглушающая тишина. Не могу выдать ни звука — горло сдавило, и Тимур быстро шепчет в трубку:
— Никогда не слушала по укурке постпанк? Непередаваемый опыт… Ты сейчас тоже даешь мне непередаваемый опыт. На мне твоя футболка, Май. Я скучаю, задыхаюсь от злости и боли, но, знаешь… даже в этом есть особый кайф. Забей на мою мать. Прости, что не смог ей помешать. Это не повторится, клянусь… Я всегда буду рядом. Разгребу любые проблемы. Заткну всем рты. Только не посылай.
— Проспись. И не доставай меня больше! — шиплю онемевшими губами, отключаюсь и отбрасываю раскаленный телефон на подушку. Дышу сквозь сведенные челюсти, моргаю, сжимаю кулаки, но предательские слезы все равно потоками катятся из по щекам.
***
30
30
Словно в насмешку, утро выдалось до оскомины ярким и солнечным. Голова гудит, как после попойки с Олегом, горло саднит, веки щиплет.
С пристрастием смотрюсь в заляпанное зеркальце пудреницы и констатирую, что опухшим глазам не поможет даже салонный макияж.
Порывшись в рюкзаке, достаю и водружаю на нос темные очки и, прислонившись к холодным металлическим прутьям изголовья, без всяких мыслей пялюсь на сочную резную листву на фоне фиолетового неба.
Как я могла настолько сильно привязаться к юному мальчишке, как вообще допустила случившееся, чем думала…
Я бы с радостью отмотала время назад, вернулась в то похмельное майское утро, но оттолкнула бы Тимура, отчитала за наглость и вышла из автобуса.
Потому
Настолько больно, что легкие никак не насытятся воздухом, дыхание сбивается, а сердце то колотится как сумасшедшее, то замирает.
Остается терпеть, зализывать раны и ждать благословенного облегчения. Когда-нибудь оно придет.
Чтобы проверить, который час, включаю телефон, и он, укоризненно взглянув темными глазами Тимура, заходится в конвульсиях от сотен пропущенных звонков и сообщений.
«Я проспался… Но ничего не изменилось. Что дальше, Май?» — взгляд цепляется за последнее в списке.
«Дальше — все. Не хочу тебя больше видеть. Прощай», — набиваю в ответ, заношу контакт Тимура в черный список и ожесточенно давлю на кнопку справа. Экран, моргнув, чернеет.
Черта с два я вообще когда-нибудь позвоню ему или вылезу в директ.
…А на самом деле дальше — только моя однообразная пыльная повседневность с постыдными пятнышками грязных секретов. У меня выдалось время подумать над прошлым, будущим и настоящим.
Как бы ни была резка мама, в ее словах есть резон — если Тимур пока еще «не проект», то я — проект совершенно точно. Неудачный, не воплотившийся во что-то стоящее проект, в который она, тем не менее, вложила всю себя.
Я привыкла жить под диктовку и избегать ответственности, и буду держаться за хорошо знакомую реальность до тех пор, пока не умру. Буду оглядываться на мнение окружающих, а они, чувствуя мою слабость, продолжат учить уму-разуму и презирать.
Однако от гадкого ощущения совершаемой ошибки сосет под ложечкой. За эти короткие месяцы Тимур стал для меня по-настоящему близким, родным человеком. Я накрепко привязалась к нему, и сейчас вырываю из сердца наживую — с кровью, с корнями.
По ламинату шаркают шаги, мама бесцеремонно распахивает дверь, входит в сырую мрачную комнату и протягивает мне стакан с соком. Прищурившись, скептически рассматривает меня и огорошивает:
— Дерьмово выглядишь. Совершенно точно поправилась, питайся правильно, а лучше — выдержи пару месяцев строгой диеты… — Она приподнимается на цыпочки, и, отдернув шторку, выглядывает в окно. — Всю ночь думала о Диме. Вот это парень! Расспросила Филимонову подробнее. Он ни разу не был женат, потому что все никак не найдет ту самую!..
— Это как минимум странно, мам… — вклиниваюсь в ее монолог, но лишь сильнее раззадориваю.
— Ты видела, какие у него часы? А как глаза блестели? Само в руки идет. Сегодня же напои его и поезжай в гости. Такие шансы на дороге не валяются. В твоем случае — это вообще несказанное везение, дуреха!
— А как же любовь? — откровенно издеваюсь, и мама нервно поводит плечами:
— Нет ее. Поумничай мне еще…
Молча глотаю сок. От кислятины сводит скулы.
Я бы задала ей сакраментальный вопрос, почему в таком случае она, как ненормальная, цеплялась за моего никчемного отца, но благоразумно прикусываю язык. Грандиозный утренний скандал не входит в мои планы.