Время Перемен
Шрифт:
Люк проскакал несколько вёрст и осадил взмыленную лошадь возле ворот храма. Навстречу вышел жрец в чистой, опрятной рясе:
— Здравствуйте.
— И тебе не хворать. У меня дело к настоятелю.
Видно, жрец понял, что перед ним не простой гость:
— Идёмте за мной.
Люк привязал коня к воротам и двинулся следом. Окинул взглядом двор. Круглый трёхэтажный храм, много домиков вокруг, животина, стена хорошая, монахи все опрятные. Богатый приход.
Напротив больших ворот храма стояла маленькая площадь с тремя статуями
Нири, в фартуке, с козой рядом и кривой иглой для врачевания, чуть склонив голову набок, внимательно слушала. Кром — солдат в латах и с копьём стоял, чуть отставив левую ногу в сторону и тоже внимательно слушал. А третий, Илларион, в колете и шоссах, держал в одной руке перо, а в другой доску с бумагами, широко разведя руки и чуть наклонившись, будто объяснял что-то. Люку понравилось. Статуи были, как живые. Он хотел рассмотреть их получше, но отвлёк послушник:
— Как вас представить?
— Капитан Люк де Куберте, по приказу Первого министра.
Они подошли к одному из домов. Небольшому, но красивому, с резными ставнями, стёклами и самой ровной кладкой. Монах скрылся внутри и почти сразу вышел:
— Проходите, первая дверь направо, настоятель ждёт.
Люк прошёл внутрь и, не дожидаясь приглашения, сел за резной дубовый стол напротив настоятеля. Был настоятель сановит, ни худ, ни толст. В опрятной не затасканной сутане. Держался прямо.
— Мир вам, капитан. Какими судьбами ко мне от самого министра?
— Прошу вас вершить суд над вашим человеком, Остером, жрецом Нири, но прежде дать мне его допросить.
— Уже вершил. С месяц, как выгнал его из прихода. Что ещё натворил этот пьяница? — усмехнулся настоятель.
— Побил вино в погребе Прияра. Будь это холоп, я бы сам его наказал. Но он в рясе.
— Снимите и накажите, как вам того хочется. Я лишил его сана.
— За что же, позвольте узнать?
— Пьёт и распутничает, — всплеснул он руками.
— Монахи нередко на это горазды. Поставили бы на горох.
— Кого другого может и поставлю, но этот непомерен в своих желаниях. Пусть гибнет от них вне прихода.
— Значит, могу судить его сам?
— Вино из Прияра, пусть Симон и судит.
— Ваша правда. Но пару плетей он у меня получит за то, что коня гонял напрасно.
— Поделом пьянице.
— Красивые у вас статуи во дворе. Мне редко попадалось что-нибудь столь же искусно сделанное.
Настоятель удивлённо посмотрел на Люка:
— Странно слышать такое от вояки. Думал, вы способны оценить хорошую гарнизонную стену, или добрый доспех, но не композицию из трёх статуй. И тем приятнее для меня.
— Так это ваших рук дело? Я встречал лишь одного подобного кудесника. Де Сарвуазье, когда не был занят строительством, любил что-нибудь слепить.
— Вы знавали де Сарвуазье? Я учился у него и скульптуре, и зодчеству…
— Он был братом моей жены.
— Отрадно слышать, что вы родственник моего учителя. Жаль, что порою люди так неожиданно гибнут в злополучных
Люк думал было ответить, что жена тоже давно уже мертва, но ему вдруг аж до чесотки не захотелось выслушивать все эти скорбные слова, извинения и прочее. Да и расстраивать настоятеля не хотелось. В конце концов, всё это уже давно в прошлом. Он ещё сильнее разозлился на пьяницу-аббата, что заставил его вспомнить о мертвецах, но ответил настоятелю спокойно:
— Брат Паллиний, отрадно, что у воина и монаха есть общие темы для беседы, и с удовольствием бы ещё посидел, но дела ждут.
— Не смею задерживать. Удачи в государственных делах, господин капитан.
Люк прошёлся мимо статуй, которые по-прежнему не обращали на него внимания, занятые своей вечной беседой. Теперь, глядя на них, он чувствовал пустоту и грусть. Наверное, оттого, что они напоминали ему о времени, когда де Сарвуазье ещё был жив — времени, полном надежд, светлых ожиданий и моментов, когда чувствуешь, что всё в жизни получается правильно, а сомнения не одолевают на каждом шагу, как сейчас.
Он зло нахлёстывал лошадь на обратном пути, из головы не шёл грязный монах:
«Это как надо пить и распутничать, чтобы лишиться сана? Уж скольких беспутных жрецов повидал я на своём веку, но чтобы выгнали за это — впервые вижу».
В роще его ждал сюрприз: вместе с отлучённым монахом, привязанный к дереву, сидел худой сгорбленный холоп и иногда дёргался, как от испуга.
— Кто таков?
— Сбышек, господин, — выпрямился Жак, — Поймали тут же, в кустах. Признался он уже, это он погреб раздолбал.
Люк посмотрел на пленника: ни синяков, ни крови.
— Как же вы его разговорили?
— Ягод кружильных он хотел дюже. Вот, за ягодку-другую всё и рассказал.
— Ещё дайте! — подал скрипучий голос Сбышек, — Мочи нету!
— Как же дело было?
— Они двое забрались в погреб через окно и вот этот, — он кивнул на Сбышека, — Все бутылки и побил.
— На кой ляд?
— Прознал он, что, окромя винограда, ягоды его добавляют в вино, вот и побил со злости.
— Идиот, ты с чего взял, что это твои ягоды? — Люк даже улыбался, глядя на смерда.
— Мои они! Я жить без них не могу! — прокричал пленник и уставился на капитана безумными глазами.
— Ты чей холоп?
— Приярский.
— Пусть Симон тогда и решает. Хлопцы, повели их к графу. Монах отлучённый, настоятель судить его не будет.
Солдаты отвязали их от дерева и двинули к замку.
«Жах!» — Люк приложился плетью по спине жреца.
— Напрасно лошадь гонял из-за тебя, пьянь!
Обратно шли по-другому. Солдаты без команды образовали строй, оно и не мудрено — двух арестантов ведут. Крестьяне пропускали их отряд и тихо шептались. Люк ехал молча и не обращал на них внимания. Девчонка лет пяти показала пальцем на монаха и едва слышно пропищала: