Время перемен
Шрифт:
– Успокойся, милая! Никакой говядины там нет! – уговариваю я, стараясь незаметно приблизиться к дочери. – Только соя, клянусь! И вообще, в том ресторане все меню рассчитано на веганов.
Ева долго молчит и прерывисто дышит.
– Правда? – наконец выдавливает она.
– Ну конечно! Твой чизбургер на сто процентов вегетарианский. – Я осеняю себя крестным знамением. – Богом клянусь, там нет ни крошки мяса или животного жира. Вот поэтому и пришлось так долго искать подходящий ресторан, чтобы привезти тебе ужин.
Ева по-прежнему не спускает с меня
Подхожу и обнимаю ее за плечи.
– Ева, клянусь памятью отца и всем, что для меня свято, этот чизбургер на сто процентов вегетарианский.
– Правда? – переспрашивает с придыханием Ева.
– Точно.
Мы обе умолкаем, а в следующее мгновение Ева бросается мне на шею, заливаясь слезами, как пятилетний ребенок.
Ласково глажу ее по спине. А чем еще здесь можно помочь?
Утром мы уезжаем из отеля. Ева еще раз упаковала свои вещи в чемоданы, а мои – в пластиковые пакеты. Для приличия затеваю спор с портье, который объясняет, что мы должны заплатить за сегодняшнюю ночь, так как вовремя не аннулировали броню номера. И вот мы наконец отправляемся в путь.
Дорога домой тянется бесконечно долго. Разговаривать нет настроения, хотя мы обе понимаем, что рано или поздно придется вернуться к болезненной теме.
Перед выездом из отеля я еще раз попыталась уговорить Еву остаться на последний день соревнований, но мои старания не увенчались успехом. Может, это покажется нелепым, но я не верю, что Ева всерьез хочет бросить занятия у Натали. Просто ей стыдно показаться перед подругами. Попробовала объяснить, что Натали воспримет ее отсутствие как окончательное решение отказаться от занятий. Но Ева еще сильнее закусила удила, и мне пришлось отступить.
Втайне лелею надежду переубедить дочь по пути домой. А еще молю Господа, чтобы Натали пошла нам навстречу и приняла Еву обратно.
– Послушай, Ева, – осторожно начинаю я разговор. – Вон за тем поворотом будет виден Старик-Гора.
– Ну и что? – недовольно бурчит дочь.
– Нет, ты только взгляни, сейчас он появится! – настаиваю я и машу рукой.
В предвкушении смотрю вперед и не верю глазам.
– Мама, лучше смотри на дорогу!
Евино предупреждение приходится как нельзя кстати. Я едва не подбила машину впереди, которая, как и множество других автомобилей, почему-то остановилась в центре парковой магистрали.
Ставлю «Камри» на обочину и оглядываюсь на место, где должно находиться каменное лицо Старика.
Старик исчез. Старика-Горы больше нет! А на его месте зияет бесформенная яма. Каменный профиль обрушился, и у подножия горы валяется груда гранитных глыб и множество обломков.
– Ма, в чем дело? – испуганно пищит Ева. Ее явно озадачил мой потерянный вид. – Что случилось?
Неуклюже выбираюсь из машины, оставив открытой дверцу. Что здесь произошло, ясно без слов, и все равно не верится. А мозг уже включился в работу и лихорадочно соображает, как водворить Старика на прежнее
Группа репортеров уже протискивается к припаркованным у обочины машинам. Они суют микрофоны в лицо ошеломленным жителям Нью-Гемпшира. Люди растеряны, как и я, некоторые плачут.
Ева тоже выходит из машины и становится рядом со мной.
– Так это он и есть? – Вид у дочери расстроенный.
– Был, – поправляю я.
– А что произошло?
– Не знаю. Вероятно, он просто рухнул вниз.
Слышу свои слова, но вникнуть в смысл сказанного не могу.
За спиной раздается хруст гравия. В нашу сторону движется ведущая программы новостей, облаченная в желтый дождевик. В руках у нее большой зонт. Идет целенаправленно к нашей машине, а за ней бежит толпа репортеров.
– Садись в машину, – командую я Еве.
– Но, мама… – пытается возразить дочь.
– Заходи с моей стороны. Быстро!
Ева проползает на пассажирское место, я запрыгиваю следом и захлопываю дверцу. Ведущая программы новостей останавливается у окна. Роняю голову на руль, всем своим видом демонстрируя, что беспокоить меня не следует.
Ведущая настырно стучит в окно.
Неохотно поднимаю голову.
– Простите, – широко улыбается дама. На ее лице толстый слой макияжа, который местами успел дать трещины. – Не будете ли вы так любезны…
– Пристегнись, – приказываю я Еве и включаю зажигание.
– Эй, подождите!
Я громко сигналю.
Женщина отскакивает назад, ее лицо принимает испуганное выражение. А я старательно объезжаю машины, которые стоят прямо посреди тротуара, и выруливаю на дорогу. Сама не замечаю, как начинаю всхлипывать. В Уайтфилде останавливаюсь на заправке, и когда захожу внутрь, чтобы расплатиться, кассир посматривает на меня с тревогой и предлагает помощь. Рассказываю ему о трагедии со Стариком. Кассир потрясен не меньше моего и, кажется, тоже готов пустить слезу.
Мы добираемся до Ланкастера, и желание попасть поскорее домой настолько сильное, что я превышаю скорость на двадцать миль в час, проносясь стрелой мимо цветущих вишневых садов.
– Не пойму, с чего ты так расстроилась, – наконец нарушает молчание Ева.
– И не поймешь, – коротко отвечаю я, не желая продолжать разговор.
– Так все-таки почему?
– Потому что я его любила как символ Нью-Гемпшира, ясно?
Ева только присвистывает в ответ.
Через некоторое время слышится насмешливое фырканье.
– Что смешного? – сержусь я.
– Смотри, какое смешное название! Даммер! – показывает она на табличку за окном.
– Послушай, Ева, сделай одолжение, не раскрывай рта до самого дома.
– Нет, так нечестно! Я же не виновата, что какой-то древний кусок скалы…
– Кажется, я попросила тебя заткнуться!
Ева откидывается на спинку сиденья и, скрестив на груди руки, сердито хмурит брови, так что они сходятся в одну точку, и дочь становится похожа на человека, страдающего косоглазием.