Время перемен
Шрифт:
– Ладно, пойду в отель, – дрожащим голоском соглашается Ева. Она шмыгает носом, и из глаз льются слезы. Но на прежнюю истерику это не похоже.
Шанталь ласково треплет ее по плечу.
– Вот и славно, – улыбается она, провожая взглядом Еву и Мутти.
Потом Шанталь плотно закрывает дверь и показывает на стул:
– Присядьте.
Послушно сажусь в кресло и, сцепив дрожащие руки, жду, что она скажет.
Медсестра пристраивается на краешек стула напротив и наклоняется ко мне.
– Хорошо, что вы приехали. Мы уже
– Мы ничего не знали. Были вместе с дочерью на соревнованиях по конному троеборью. Только сегодня мне сказали о трагедии. – Говорю слишком быстро, будто оправдываюсь и доказываю свою невиновность.
– Сколько лет Еве?
– Шестнадцать.
Шанталь с многозначительным видом кивает:
– Вот я и подумала, что она слишком молода. Полагаю, вам лучше пройти к мистеру Олдричу одной, без Евы. Воспользуйтесь случаем, пока ее здесь нет.
– А что такое? Может, наконец объясните, что происходит!
– Подождите минуточку, сейчас я вернусь с доктором. – Шанталь поднимается с места и направляется к двери.
– Ради бога, не молчите! Неужели не понимаете, чего мне стоит эта неопределенность?! – Незаметно для себя перехожу на крик, но остановиться уже не могу.
А Шанталь будто не слышит и осторожно закрывает за собой дверь.
Тупо рассматриваю блеклые обои с абстрактным рисунком, а страх и отчаяние все сильнее дают о себе знать.
Вскоре после ухода Шанталь появляется врач в халате и брюках сине-зеленого цвета. Его волосы скрыты под хирургической шапочкой, на шее висит бумажная маска. Шанталь идет следом и закрывает за собой дверь.
– Миссис Циммер, меня зовут Крис Лефкоу, я – один из хирургов, оперировавших вашего мужа.
Я машинально пожимаю протянутую руку, отмечая про себя, что врач назвал Роджера моим мужем. Поправлять его не хочется, да и какая теперь разница?
– Простите, что заставил вас ждать. Когда вы приехали, мистеру Олдричу как раз делали операцию. – Врач садится в кресло напротив меня и, наклонившись вперед, опирается локтями о колени. Пальцы рук сцеплены в замок, взгляд сосредоточенный. Наверняка я не первая, с кем ему приходится вести подобные беседы.
Шанталь тихонько садится рядом со мной.
– Операция, – тупо повторяю я.
– Необходимо уменьшить давление на мозг.
Воображение рисует жуткую картину, и я не в силах произнести ни слова. Затянувшееся молчание становится невыносимым. Неожиданно понимаю, что рассматриваю ноги хирурга. Поднимаю глаза и встречаюсь с его настойчивым взглядом. Вижу пролегшие на лбу морщины.
– Каким образом это делается?
– Мы удалили кусок черепа, чтобы освободить место для гематомы.
Я издаю нечленораздельный звук и, выпрямившись в кресле, зажимаю рукой рот.
– Значит, он…
Шанталь пододвигается ближе и гладит меня по плечу:
– Мистер Олдрич попал в ужасную автомобильную катастрофу, и если выкарабкается,
– Если выкарабкается, – эхом повторяю я. – Боже мой!
– Состояние крайне тяжелое. Многое зависит от того, как пройдут ближайшие несколько дней. Он получил множество серьезных травм.
«Крайне тяжелое состояние» звучит еще хуже «состояния критического» и означает, что надежды практически нет. Уму непостижимо! Создается впечатление, что я наблюдаю за собой со стороны, а человек, о котором идет речь, вовсе не Роджер.
– Что вы имеете в виду? Хотите сказать, он умрет?
Хирург смотрит в пол, но потом снова встречается со мной взглядом.
– Томография показывает обширное повреждение мозга, и мы не можем сказать, какие функции восстановятся. Мы сделали все, что смогли, попытались приостановить рост опухоли и вызвали кому, но травма оказалась слишком тяжелой. При подобном повреждении мозга отек продолжается уже после аварии.
– Я хочу его видеть.
Доктор Лефкоу молча кивает.
– Вы готовы? – осведомляется Шанталь, а я в ответ лишь опускаю ресницы. Никогда в жизни не чувствовала себя такой неподготовленной.
Однако шаткой походкой движусь к двери палаты, будто внезапно прозревший слепой, потерявший ориентацию среди множества форм и красок. Ищу глазами кровать.
А когда нахожу, вдруг подкашиваются колени.
– Господи! – выдыхаю я.
Шанталь берет меня под руку, желая поддержать, а я хватаюсь второй рукой за дверной косяк и зажмуриваю глаза.
– Вам плохо? Может, хотите присесть?
Несколько секунд стою неподвижно, сосредоточив внимание на плитках пола. Только бы не рухнуть на них. С трудом выдавливаю:
– Нет, не хочу.
Наконец удается восстановить равновесие, и Шанталь отпускает мою руку.
– Ну как, голова больше не кружится?
– Нет. – Дышу с трудом и, собравшись с силами, решаюсь взглянуть на кошмар, распростертый на больничной койке.
Вокруг кровати установлено множество мониторов и непонятное оборудование, которое гудит и мигает. Узнать опутанного проводами человека невозможно. Голова обмотана бинтами, разбитое лицо безобразно распухло и отекло, глаза заклеены лентой. Все тело неестественно раздулось, и создается впечатление, что в нем отсутствуют кости. Нет, это не Роджер! Не может быть!
Изо рта выведена толстая трубка, подключенная к аппарату искусственного дыхания. Гофрированные складки из синего пластика поднимаются и опадают, издавая змеиное шипение. К вискам и груди лентой приклеены провода, над кроватью подвешен пакет для внутривенного вливания, из которого каплями выходит раствор. Черный пульсовой оксиметр, прикрепленный к указательному пальцу, мерцает красным светом, как будто там находится артерия.
При виде жуткого зрелища сознание начинает отключаться. Быстро перевожу взгляд на грудь больного.