Время перемен
Шрифт:
Наконец на горизонте появляется Мэпл-Брук, и можно вздохнуть с облегчением. Глаза у меня покраснели и распухли от периодических приступов слезливости, которые не оставляли в покое от самого парка Франкония-Нотч.
Останавливаю машину за домом, а Мутти, сложив на груди руки, в накинутом на плечи голубом свитере, уже поджидает нас на пороге с черного хода. Лицо у нее удрученное. Этому человеку нет нужды объяснять, что значит Старик-Гора для Нью-Гемпшира.
– Ах, Мутти, какое несчастье, – горестно вздыхаю я, обнимая мать.
– Значит, ты все знаешь, – с угрюмым
– Господи, мы как раз проезжали мимо.
Вижу, как Мутти напрягается всем телом, а потом, слегка оттолкнув меня, смотрит в лицо:
– О чем ты говоришь?
– Старик, он рухнул вниз.
– Старик…
– Старик-Гора. А ты о чем?
И тут до меня доходит, что Мутти горюет совсем по другому поводу.
Мутти на мгновение закрывает глаза:
– Ева, иди в дом.
– Зачем?
– Ева, прошу тебя!
– Тьфу, сколько шума из-за какой-то древней каменной физиономии! – возмущается дочь. С силой захлопнув дверцу машины, она с демонстративным топотом поднимается по крыльцу.
Мутти смотрит внучке вслед и ждет, когда та закроет за собой дверь, а потом обнимает меня за плечи.
– Роджер и Соня попали в аварию.
– Аварию? – машинально переспрашиваю я, но Мутти не отвечает.
– Они живы? Все обошлось?
Мутти с убитым видом качает головой. В ее глазах застыли слезы.
– Соня погибла.
Зажимаю рукой рот, чтобы не закричать.
– А что с Роджером? – Слышу, как дрожит мой голос.
– Он в критическом состоянии, – хрипло шепчет Мутти, бросив украдкой взгляд в сторону дома.
– Боже мой! – Закрываю глаза, не решаясь задать следующий вопрос. – А малыш?
– Его состояние стабильное.
Некоторое время не могу произнести ни слова. Нет, невозможно поверить!
– И где они находятся?
– В больнице в Лебаноне.
– Здесь, в Нью-Гемпшире?
Мутти кивает в ответ.
– Нет, не может быть. – Чувствую, как невидимая рука сжимает железными пальцами горло. – А мы думали, они не захотели приехать на соревнования.
Растерянно мигаю, соображая, что делать дальше.
– У Роджера нет родственников.
– Знаю, милая.
– Значит, нам надо ехать в Лебанон.
Мутти согласно кивает.
А я смотрю в сторону дома и не знаю, как рассказать о трагедии Еве.
Глава 15
Через несколько часов мы снова в пути. За рулем Мутти, я – рядом на пассажирском сиденье, а Ева пристроилась сзади, возле груды пластиковых пакетов, куда мы с Мутти уложили одежду и туалетные принадлежности.
Стоит слегка наклониться вперед, и в боковом зеркале хорошо видно Еву. Я периодически так и делаю украдкой. Не хочу, чтобы она поймала меня с поличным. Пока Ева держится молодцом, но кто знает, как она поведет себя дальше. Пока трудно сказать, что нас ждет в Лебаноне.
Мы проезжаем мимо крытого моста, библиотеки и школьных автобусов. В боковом зеркале вижу оба пика Перси, похожих на груди лежащей навзничь женщины. И все это время неотступно преследует одна мысль: мимо чего мы проезжали, когда
Мне действительно важно знать, где в тот момент находились мы с Евой. Не может быть, чтобы жизнь Роджера подверглась страшной опасности так близко от меня, а я даже ничего не почувствовала. Не получила никакого сигнала. Как ни крути, мы прожили вместе почти двадцать лет, и внутренний голос не мог молчать, просто обязан был отреагировать, отозваться если не болью, то хотя бы слабым импульсом.
Но я ничего, абсолютно ничего не почувствовала. Возможно, мы с Евой обсуждали разрисованную лягушку возле дороги, а в этот момент Роджера уносили от места аварии вместе с погибшей женой.
Становимся в хвост веренице автомобилей, ползущих мимо лежащего в руинах Старика-Горы, а я вспоминаю сообщение, что оставила для Роджера на голосовой почте, и сгораю от стыда. Но я же не знала! Даже представить не могла! Роджер и раньше часто меня подводил, и было вполне естественно предположить, что он в очередной раз не сдержал обещания.
И вот теперь хочется забиться в угол и стать невидимой. К чему оправдываться? Ведь я прекрасно знаю, что Роджер мог нарушить слово, данное мне, но никогда не обманывал дочь. И когда он не приехал на соревнования, я просто должна была догадаться, что это не пренебрежение отцовским долгом. Сообразить, что случилось страшное.
Ладно, я все объясню Роджеру, прежде чем он услышит мое сообщение. Попрошу прощения, и он, конечно же, поймет, что мой гнев вызван обидой за Еву. Попробую убедить его вообще не слушать это дурацкое сообщение, а сразу стереть.
Ева неотрывно смотрит в окно, прижавшись лбом к стеклу. Взгляд отсутствующий, глаза покраснели, но слез нет.
Когда мы с Мутти рассказали Еве о трагедии на дороге, она испугалась и расплакалась. Но быстро взяла себя в руки и стала вместе с нами собираться в дорогу. Пришлось срочно вызывать Джоан, чтобы не оставлять без присмотра дом и конюшню. Я понимала, надо поговорить с дочерью, подготовить ее к тому, что предстоит увидеть в больнице, но не знала, как это лучше сделать. В результате решила отложить объяснения до приезда на место.
С мертвыми все ясно, а вот «критическое состояние» может означать все что угодно. А следовательно, прежде всего надо подготовиться самой. С так называемым «стабильным состоянием» дело обстоит не лучше. Человек с изуродованным лицом или сломанной шеей может, по определению врачей, находиться в стабильном состоянии. Таким образом, медики подстраховываются: нельзя сказать родственникам, что больной находится одной ногой в могиле, но и давать какие-либо гарантии тоже преждевременно.
Всю дорогу в машине царит гробовое молчание. Вопрос о том, как следует поступить, ни разу не возникает: мы едем к попавшей в беду семье. Несмотря на то, что единственным человеком, связанным кровными узами с Роджером и малышом, является Ева.