Время ранних разлук
Шрифт:
Невыдуманные рассказы
ДЕНЬ БЕЗ ВЫСТРЕЛА
Старший лейтенант Трофимцев писал письмо матери.
«Дорогая мамочка! Это последнее мое письмо. Если ты его получишь, значит, меня на свете уже нет. Я иду на важное задание. Крепко придется схватиться с фашистами. Отступать
Перед Трофимцевым на самодельном дощатом столике трепетал в плошке слабенький огонек. В глубине землянки в темноте кто-то тихо похрапывал. Кто-то, может быть, видел хороший сон. А старшему лейтенанту теперь не до сна. Спать не придется долго.
Что еще написать матери? Грустно, что Колька останется сиротой. Когда ему было всего два года, во время бомбежки погибла его мать. Теперь Кольке четыре… И вот новая непоправимая беда обрушивается на плечи мальчишки.
Нет, этого писать не надо. Слезы только лишние вызывать. И вообще писать больше ничего не надо.
Может, приветы кому передать? Некому. Все товарищи-ровесники на фронте. А иных и вовсе нет в живых.
«Прощай, милая! Крепко обнимаю. Твой сын Валерьян».
Трофимцев сложил письмо в треугольник, взглянул на часы и поспешно вышел из землянки. Он торопился в штаб дивизиона, находившийся неподалеку.
В штабе Трофимцев был всего час назад. И здесь ему предложили написать вот это письмо… Ему и солдатам его батареи.
Солдаты пока еще ничего не знали. Да и сам старший лейтенант только что получил задание.
Шла осень 1943 года. На никопольском плацдарме не прекращались тяжелые бои. Немцы во что бы то ни стало хотели удержать за собой последний кусок земли на левом берегу Днепра.
Наши войска непрерывно наседали на вражеские позиции, и казалось, вот-вот гитлеровцы начнут откат, но вдруг армейская разведка принесла сообщение, которое заставило думать о другом. В сообщении этом говорилось, что немецкое командование готовит… наступление — прорыв с никопольского плацдарма на юг.
И сразу утихли бои. Наступила мертвая, щемящая, зловещая тишина. Ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны.
Наши дивизии перешли в оборону. Саперы строили две линии противотанковых рвов и минировали поля.
Батареи полка, где служил Трофимцев, вместе с наблюдательными пунктами оттянули назад, за линии рвов. Оттянули и другие подразделения и только одному командиру, старшему лейтенанту Трофимцеву, дали команду «Вперед!»
— Вы поставите свои орудия в лесопосадке, на пригорке, там, где был ваш наблюдательный пункт, — сказал начальник штаба капитан Савчук. — Расстояние до передовой противника знаете какое? Полкилометра. На нашем переднем крае оставлены только слабые заслоны. Перед вами всего один взвод автоматчиков. Ночью стройте окопы для орудий и бойцов, к утру орудия закатить на позицию. Расчет на бой прямой наводкой. Если пойдут немецкие танки — бейте, сколько подобьете. А потом… — Капитан помолчал, мрачновато сдвинул брови и продолжал: — А потом и вас могут смять… Вас будут бить и расстреливать.
Не раз получал старший лейтенант Трофимцев трудные и неожиданные задания. Но такое он слышал впервые.
Приказ есть приказ, и его выполняют. Но как выполнить? Ведь срок так мал! Недавно стемнело, значит, в распоряжении остаются один вечер и одна ночь. Окопы, конечно, можно вырыть. Тем более, помощь обещали. А как эти окопы замаскировать? Лесопосадка-то голая: листья облетели. И вообще с маскировкой будет много возни.
Батарейцы-огневики привыкли стоять на закрытых позициях, где можно и походить, и отдохнуть на свежем воздухе. Это не разведчики или связисты, давно наученные все делать ползком-тайком…
Много забот роилось в голове старшего лейтенанта Трофимцева, которому на случай немецкого наступления предстояло принять на себя первый танковый удар.
Пока он думал обо всем предстоящем один, задача его как-то даже страшила, а когда в большом колхозном сарае поблизости от орудий собрал сержантов и бойцов, стало легче. Правда, выслушав задание, батарейцы сначала поопустили головы, но тут Трофимцев спросил:
— Кто хочет выступить? Кому слово?
Выступил парторг батареи, командир орудия сержант Савичев:
— Я думаю, оправдаем… — привычно начал он, но его перебил наводчик ефрейтор Колосков, славившийся точной наводкой, беспечностью и невыдержанностью.
— Ты всегда так начинаешь. Это твоя работа, парторг.
На Колоскова зацыкали.
— А что вы на меня цыкаете? — продолжал Колосков. — И я считаю, что оправдаем. И еще я считаю, что немцы так просто кочевряжатся. Не пойдут они. Им домой пора. А если попрут, знамо дело — дадим прикурить. Что мы, котята? А скажите, старший лейтенант, наши-то нас в обиду не дадут? Огоньком прикроют?
Трофимцев улыбнулся:
— Прикроют, обязательно прикроют. Иначе и быть не может.
Потом Трофимцев помолчал и спросил:
— Есть ли товарищи, которые по состоянию здоровья или по другим причинам просят освободить их от этого задания?
И опять вырвался Колосков:
— Больных нет. Едят все нормально. А какие еще могут быть причины?
В другой раз старший лейтенант Трофимцев оборвал бы Колоскова, сказал бы, что он не имеет права отвечать за всех: есть младшие командиры. Но здесь обстоятельства сложились так, что пресекать болтовню Колоскова было неуместно.
Трофимцев обвел взглядом всех, кто стоял перед ним. Нет, никто не просил освобождения от задания. И лица у бойцов не были сумрачными. Они посветлели. Может быть, из-за колосковской реплики: «Что мы, котята?»
По всему чувствовал Трофимцев: обстановка разрядилась, живее, теплее стало.
Правда, было в этот вечер и в эту ночь еще несколько очень грустных, очень тяжелых минут.
Первый раз, когда бойцы сдавали документы — отныне у них никаких документов нет! — и писали «последние письма» родным. Второй раз, когда проходили по временным мостам через противотанковые рвы, оставляя за собой последние метры «твердой» земли. К утру этих мостов уже не будет: саперы разберут их.