Время ранних разлук
Шрифт:
— Вот именно там я и был арестован. Так получилось… Вся батарея ушла на занятия. Я остался в нашем палаточном городке — дневалил. И, как говорится, при исполнении служебных обязанностей решил написать тебе письмо. Не мог, не утерпел. И не заметил, как в расположении батареи появился дежурный по части, капитан. Я его увидел только в нескольких шагах. Встал… Встал доложил по форме, что батарея находится на занятиях, происшествий не произошло. Он подходит к тумбочке, берет письмо и говорит: «А это не происшествие?» А потом, когда пробежал глазами, что я тебе писал,
В палате никого не было, больные ушли на прогулку и Аля, счастливая от того, что Юрий возвращается к ней, к жизни, сказала:
— Горжусь тобой, арестант. А сейчас я хочу поставить любовь выше устава. По нашему госпитальному распорядку санитаркам с больными целоваться нельзя…
Когда она уходила из палаты, то у самой двери услышала, как Юрий шептал:
— Встал, доложил… Потопал… Потопал…
— Юра, ты опять за свое? Помнишь, как ты писал мне после смерти мамы: «Крепись! Найди в себе силы!» Это ты писал?
— Алечка, милая, извини. Нам с тобою обоим тяжело. Ио ты вот сейчас идешь что-то делать, а я лежу… И мысли опять ползут, как тараканы. Думаю, где-то там ребята воюют, идут вперед… Идут, понимаешь? А я — отставший от дивизиона… И пользы от меня никакой. И делать нечего. Вот дневник завел. Про тебя пишу, про себя. Рисую.
— Рисуешь?
— Да, да. Когда тебя нет.
Аля потрепала Юрия по плечу, спросила полушутя:
— А общественной работой заняться не хочешь? Мне сегодня поручили стенгазету. Вот и делай в ней карикатуры на фашистов. Дядя твой рисовал карикатуры? Рисовал. А ты весь в него. Значит, и ты суметь должен.
— Дядя рисовал и племянник — тоже. Это еще в школе было. Чуть ли не с самых первых классов — бессменный стенгазетный редактор.
Аля принесла Юрию подшивку газет со сводками Информбюро, лист ватмана, тушь, перо.
— Вот и нашла тебе дело.
Стенгазета в госпитале выходила чуть ли не через день. Санитарке, которая ее редактировала, и больному офицеру, который делал карикатуры, начальник госпиталя объявил благодарность. Начальник госпиталя, он же главный врач, который спрашивал Алю: «Вы кто — сестра?..»
Но не это было главной радостью. Радость была впереди.
Однажды, когда Юрия везли в коляске на прогулку, к нему подошел главный врач:
— Позвольте мне вас, старший лейтенант, горячо поздравить с успехом!
— С каким успехом? — удивился Юрий. — Выписывать собираетесь?
— Выпишем, скоро выпишем. Но я — о другом…
Главврач протянул Юрию несколько листков. Это были армейские газеты. Они пришли с фронта, из той армии, в которой Юрий служил до ранения…
В этот день Юрий записал в своем дневнике:
«Я развернул эти газеты и глазам своим не поверил: в них были напечатаны мои карикатуры — те, что я рисовал для Али, для ее листка. И над одной из них была заметка
Главврач жмет мне руку, а у меня — слезы из глаз. Ну, по-настоящему расплакался. На фронте себя почувствовал. Я расплакался так, как плакал тогда, когда узнал, что мне отрезали ноги. А теперь их словно снова приставили.
Спрашиваю главного врача:
— Кто это сделал? Кто послал мои рисунки на фронт?
Он говорит:
— Это Аля ваша придумала.
Милая Аля, что она сделала! Только теперь я понял, почему она предупреждала меня: «Рисуй не на самой газете, а на маленьких листках. А я их буду наклеивать на большой…»
Когда я говорил с главным врачом, подошла и Аля. Улыбается, спрашивает меня:
— Видел, отставший от дивизиона? Видел, Юра?
А главный врач пожал ей руку и сказал:
— Вспоминаю ваши слова: «Спасти этого человека могу только я!»
«Я НАВСЕГДА ОСТАЮСЬ ПОЛИТРУКОМ»
Поезд шел из Москвы на юг.
Далеко позади остались столичные пригороды. Промелькнули и исчезли узкие бетонные полоски дачных платформ.
Реже стали встречаться переезды.
Горизонт раздвинулся. В окна вагонов ворвался ветер полей.
Пассажиры успели уже познакомиться друг с другом и вели неторопливые дорожные беседы.
Напротив меня в купе сидел пожилой мужчина. У него было крупное морщинистое лицо. На лбу, около виска, виднелся небольшой шрам. Годы сильно посеребрили его волосы, но глаза смотрели молодо. Это был добрый и светлый взгляд.
Я тоже познакомился со своим соседом и узнал, что он едет в Краснодар в гости к своему бывшему однополчанину.
— Такая у вас крепкая дружба? — спросил я.
— Крепкая. Не оторвать нас друг от друга.
Я представил себе, что Андрей Степанович — так звали моего собеседника — едет в гости к такому же пожилому, седому человеку, но ошибся. Товарищ Андрея Степановича, как выяснилось, был намного моложе его, и собеседник мой даже несколько раз назвал его сынком.
О «сынке» — старшем лейтенанте Романе Стеклове — Андрей Степанович рассказывал увлеченно. Передо мной возник портрет молодого для тех военных лет офицера, человека одаренного, храброго и бесшабашного.
Андрей Степанович на фронте был заместителем командира дивизиона по политической части или, как раньше называли, — политруком, а Стеклов — командиром одной из батарей.
Много раз отличался Стеклов в трудных боевых делах, но вершиной его подвига остался бой в Карпатах, когда командир батареи руководил огнем своих орудий из ближнего тыла врага.