Время ранних разлук
Шрифт:
И в третий раз загрустили батарейцы, когда провожали тракторы. Затащив орудия в окопы, тракторы развернулись и ушли. Немцы, к счастью, их не заметили. Заранее предусмотрев маскировку, трактористы, как обычно, набросили на выхлопные трубы машины пустые ведра. Помогла и безлунная ночь. Помогли и наши ночные бомбардировщики, которые своим тарахтением заглушали шум тракторных моторов…
Тракторы уходили далеко — за рвы, за минные поля. Теперь они орудийным расчетам не нужны. Да и будут ли нужны когда-либо?
К рассвету
Когда посветлело, Трофимцеву позвонил по телефону двадцать второй — командир дивизиона. Оп спрашивал, не видит ли «девятнадцатый» коробочек, не кусают ли его комары, хорошо ли он обжил квартиру.
Если бы немцы подслушали этот разговор — а аппаратура у них для этого была, — то они прекрасно поняли бы: коробочки — танки, комары — пехота, квартира — боевая позиция. Шифр не менялся давно.
Трофимцев ответил, что квартира хорошая, комары не кусают и что коробочки на глаза не попадались.
Но в это время из-за горы послышался шум моторов, он с каждой секундой нарастал. Трофимцев безошибочно определил: моторы — танковые.
Он бросил трубку и побежал по траншее, чтобы проверить готовность расчетов.
Моторы гудели так, что в окопы с брустверов сыпался песок.
…Десять минут! Двадцать минут! Час! Полтора!
Потом моторы стихают и воцаряется прозрачная тишина.
«Значит, сегодня не пойдут. Значит, надо ждать завтра!»
И опять ночь. И опять утро.
А утром снова ревут моторы.
И снова Трофимцев, согнувшись, бежит по траншее.
Но вот на часах — десять. Теперь ясно: сегодня тоже не пойдут.
Какое идиотское положение — сиди и жди! Жди, когда на тебя попрут и будут тебя расстреливать, утюжить, давить гусеницами. Лучше — бой! Лучше — сражение! А тут такая проклятая тишина. Какой день сегодня? Вторник. Значит, ждем уже три дня…
Темнеет. Старший лейтенант идет по траншее и вдруг слышит разговор:
— Ты, Семен, герой, как и все мы.
— А какие мы герои?
— Дурак! А я считаю — герои. Почему? Мы пошли — знали на что. Когда старший лейтенант задал вопрос: «Кто просит освобождения от задания?» — ни один руки не поднял. Вот так, брат. А теперь сидим и ждем, нервы испытываем. Это тебе не пожар тушить. Там все сразу: увидел — горит и бросился.
Беседу в окопе прерывает окрик дозорного:
— Стой! Кто идет? Пароль!
Тишина. И вслед за ней — очередь из автомата.
А потом приходит солдат, что сменился в дозоре, и докладывает:
— Я тут фрица одного порешил. Наверно, нами интересовался…
Солдат виновато улыбается и, опустив голову, добавляет:
— Нехорошо получилось, что я
— Документы взяли?
— Вот кое-что из его карманов. Да разве тут что путное будет, раз он в разведку шел?
И снова рассвет. Опять за горой надрываются танковые моторы. Шесть часов… Семь часов… Восемь… Десять… Бой еще на сутки отложен. Еще один день без выстрела.
День без выстрела… Тяжелейший день.
В мирное время Трофимцев представлял войну по кинофильмам. Скачут всадники, трещат пулеметы, дают залпы артиллерийские батареи, кто-то кричит: «Вперед!» И вот — праздник, вот — победа!
А на войне все не так. Бьют орудия и кричат «Вперед!» только во время наступления. В остальное время — тишина, будни.
Будни батареи старшего лейтенанта Трофимцева длились уже пятые сутки.
«Неужели немцы не заметили нашу батарею? — думал Трофимцев. — Сколько ни маскируйся, заметят. Голый пригорок, голая посадка… Конечно, заметили. Но не трогают: сидите, мол, до нужного часа, живите, а мы о вас знаем…»
Впрочем, обо всем этом Трофимцев думал уже без особого волнения. За время, что он и его бойцы просидели, кутаясь в старые плащ-палатки, в темных холодных блиндажах, острота волнения, острота сознания обреченности притупилась, как притупляется боль. И старший лейтенант и батарейцы его к своему положению привыкли. А кроме того, где-то в сердцах у них пробились, заблестели лучики надежды: «Если ни вчера, ни позавчера ничего не случилось, то, может, и завтра не случится, и… послезавтра».
Но все испортило ночное появление капитана Савчука. Неожиданно явился вместе с поваром, притащившим термос супа. Инспектировать, что ли, пришел или дух боевой поднимать? Инспектирование инспектированием, но дух после его посещения явно у всех упал. И у Трофимцева тоже.
— Доложите обстановку, — бросил он старшему лейтенанту, едва втиснувшись в блиндаж.
— Сидим, — чуть улыбнувшись, ответил Трофимцев.
— Как это — сидим? А что впереди? Что с флангов?
По резкому тону вопросов Савчука Трофимцев понял, что его улыбка неуместна, что начальник штаба нервничает и на спокойную беседу не настроен.
— Передний край проходит по прежней линии, — ответил старший лейтенант, хотя по сути никакого переднего края не было: просто на большой кусок фронта остался взвод автоматчиков, которые на случай наступления противника могли оказать ему первое сопротивление, а главное — радировать или бросить сигнальные ракеты. Но так уж по уставу положено докладывать: «передний край проходит…» — Противник себя не обнаруживает, огня не ведет, — продолжал Трофимцев. — Пытался прощупать нас, выслал разведчиков, при подходе к батарее один немецкий разведчик убит. Об этом я докладывал по телефону.