Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели
Шрифт:
— Я этого не видел.
— Я опоздаю, — ныла я.
— Если у твоей учительницы будут вопросы, пусть она позвонит мне.
Не было той силы, которая заставила бы моего папу пропустить хотя бы денек. Пока я ела, он засовывал мне в ранец шоколад и воблу, зная, что я люблю это больше всего. Шоколадом я делилась с одноклассниками, а воблой с мамой. Мама находила в этом много смешного и следила, чтобы я смеялась тоже.
Папа в долгу не оставался. Но если мама действовала методами относительно деликатными, то папа был более прямолинеен и шел напролом.
Однажды
— Почему к маме приезжает Вадим Игоревич? Они дружат?
— Вместе работают, понравились друг другу и хотят чаще видеться. Я так думаю.
— Он хороший?
— Вадька-то? Плебей обыкновенный. А оператор неплохой.
Оператор снимает кино. Чем занимается плебей? Вероятно, чем-то поганым, судя по выражению папиного лица…
В каждое ухо один из родителей вливал мне гадости про другого. Это было мощное стереозвучание произведения под названием «Развод»:
— Твой отец…
— Твоя мать…
У папы с мамой наблюдалась замечательная слаженность, достичь которой удается далеко не каждому дуэту. Наверное, так всегда бывает, когда рушится любовь, на которую человек поставил слишком много. Любовь уходит, а слаженность остается.
Мои попытки защитить маму от папы, а папу от мамы успеха не имели:
— Тебя никто не спрашивает! — порознь кричали они.
Я считала себя предателем. Каждый родитель любил во мне повторение себя, а «чужие» гены подвергал жесточайшему уничтожению. Внутри меня творилась капитальная разруха. Но — видимо, уже тогда сказывалась сущность скорпиона — я чувствовала, что разрушение — это лишь повод для создания чего-то нового.
Развод родителей — это такое дело, благодаря которому понимаешь, что солнце светит в любом случае. Занятий в школе никто не отменял, одноклассники звонили и звали гулять. Мой дружище в очередной раз спер пятерку и мы накупили в «Детском мире» хлопушек.
Хлопали долго и с удовольствием. В волосах запутались разноцветные конфетти, а в ушах повис звон. И все бы ничего, но в то время я, как настоящий положительный ребенок, играла на флейте, и возникли реальные трудности с разучиванием домашнего задания. Помнится, это был «Смелый наездник» Шумана. Я чувствовала, что звук идет, соблюдала длительности, но — себя не слышала. От страха прогнала пьесу бессчетное количество раз и, сложив весь инвентарь в блестящую черную папку, отправилась в музыкальную школу.
Педагог Алексей Алексеевич проработал в школе больше миллиона лет и провести его не удавалось никому. Он был строг, проницателен и невозмутим. Жутко гонял за грязные руки. Домашнее задание записывал только своей рукой. Один раз я не выучила пьесу и соврала, что забыла.
— Ничего страшного, — успокоил он. — Открывай ноты и учи при мне…
И так, с ушами, полными звона, я переступила порог кабинета.
— Играй, — сказал Алексей Алексеевич. Это я прочитала по его губам. Он всегда так говорил.
Я сыграла, отыскала на его лице хорошее впечатление и внутренне расслабилась. Он что-то говорил, а я улыбалась. Иногда он замирал, внимательно глядел на меня. Потом он посмотрел
Я все поняла и подошла поближе. Предстояло сыграть с пианисткой. Она утопила пальцы в клавишах, а я сделала вид, что не глухая. Ноги улавливали гул фортепиано. Я стояла как потомственная дура и внимательно отсчитывала такты. Потом вступила и — мимо, судя по их лицам.
Аккомпаниатор была доброй женщиной. Она мягко улыбнулась и опять заиграла. Настал момент и она сделала утрированный вдох, что было мне, идиотке, сигналом. Я вступила. И все обошлось. Она ушла, я сложила тетрадь и флейту в папку. Преподаватель записал в дневник задание, подошел ко мне и протянул лист бумаги. Там было написано: «Что с ушами?»
Я пожала плечами.
— Ангина? — написал он.
Я помотала головой.
— Аденоиды?
— Нет.
— А что?
— Хлопушки.
— Сколько?
— Семнадцать.
Я не слышала его долгого ответа. Но выражение его лица говорило за то, что этот монолог произвел бы на меня неизгладимое впечатление. Отговорив, он написал дыхательные упражнения и для верности показал их на себе.
«Завтра вечером позвоню и проверю», — написал он на доске на прощание. На следующий день уши восстановились…
…Время шло, и родителям пора было налаживать личную жизнь. Первый Новый год после развода я провела не дома. Мама отвела меня к душевной пожилой чете. До сих пор при воспоминании о них я благодарно улыбаюсь. Дед и внешне и внутренне напоминал актера Папанова в роли Лелика. Обожал, когда в дом приходили дети, засовывал им в карман куртки горсть шоколадных божьих коровок. Насыпал на пол грецкие орехи и опускал на них пудовую гирю.
Его жена Антонина Никифоровна в молодости работала на заводе. Один раз она полезла внутрь станка исправить поломку, а в это время подруга включила рубильник. На левой руке остался только один палец, средний.
Когда я пришла, дед хитро мне подмигнул:
— Вот праздничек так праздничек, всю ночь будем песни петь, соседей за косы дергать. А бабка наша пусть спит.
Антонина Никифоровна приблизилась незаметно. Подошла к деду и, ритмично постукивая единственным пальцем по его макушке, отчетливо проговорила:
— Фазин, … твою мать, я т-тя в гроб положу! В голубых кальсонах!
Перед боем курантов дедушка полез мыться. Сквозь шум воды доносилось громкое пение:
На речке, на речке, Крутом бережку Стирала Маруся Прямую кишку…Новогодняя ночь была незабываемой…
…На выходные мама уезжала к Вадиму Игоревичу. Половину пятницы, субботу и чуть-чуть воскресенья сидела со мной бабушка. Мама возвращалась рано утром в воскресенье — бабушка требовала, чтобы она прибывала на первом поезде метро.