Время смерти
Шрифт:
— А мне кажется, случай подходящий, Вукашин.
— Скажу вам только одно: поражением на Марице мы изгнаны с юга Балкан. Царство Душана [31] —царство Византийское. На этих исторических руинах сейчас нельзя утверждать никакую национальную цель и государственную программу. Не надо отравлять себя и дальше старыми заблуждениями.
— Легче всего, Вукашин, веру народную называть заблуждениями. И опаснее всего. Особенно во время войны. Сегодня.
— А я всегда думал, что в политике труднее всего противостоять тому, что вы называете верой народной. Но ради блага народа необходимо
31
Правление короля Стефана Душана (1331–1355) из династии Неманичей считалось периодом расцвета и могущества Сербского государства.
— Теперь я не хочу, чтоб мы расходились. Говори все.
— Скажу. У нас нет сил, и я подозреваю, что вряд ли когда-либо будут, чтобы наше государство и культура утверждались на всей территории нашего этнического распространения за последние несколько веков. За время наших скитаний и блужданий по юго-востоку Европы.
— Однако, я полагаю, надобно всегда сохранять корни и домашний очаг. Надобно, сынок, потому что иначе и шкуру с нас сдерут ветры истории. Сожрут нас звери. Эти, что вокруг.
— А я хочу сказать вам не только как политический противник: не стоит напрасно проливать кровь и тратить время. Не стоит оставаться в средневековье. Да это и невозможно, утверждаю я. На национальные восторги и вздохи имеют право стихотворцы. А мы с вами — не имеем. — Он сам был поражен этими своими словами. И чувствовал, что по его вине разговор приобретает течение и характер, которых он не желал.
— А во имя чего нужно, ответь мне, только нам одним, сербам, отказываться от своей державной территории и своего прошлого?
— Во имя более спокойного и мирного будущего, господин премьер-министр. Во имя необходимости национального единения и сосредоточения своих сил в пространстве. Это наша первая национальная задача. И при этом не следует забывать, что мы, сербы, своими переселениями [32] в конечном счете начали двигаться на север и запад. В эту сторону навсегда, я убежден, и должны быть направлены наши национальные устремления.
Пашич чуть наклонился за лампой и сказал:
32
Имеются в виду массовые переселения сербов (XVII–XVIII вв.) с завоеванных Османской империей земель.
— Русское правительство твердо решило, чтобы мы отдали Македонию до Охрида. И Охрид тоже. Да, хорош подарочек. — Он зажал бороду в кулак.
Вукашин ждал, чтобы он высказался до конца. Ищет ли он в оппозиции, в нем лично, союзника, чтобы капитулировать или чтобы найти поддержку в каких-то своих новых политических комбинациях? Никогда прежде не доводилось ему видеть министра-президента таким озабоченным и смятенным. И таким говорливым. У Пашича дрожали губы.
— Вот, сынок, чего дождались мы от нашей матушки России. Прародительницы нашей. Батюшки нашего, царя Николая. Сдается мне, без его ведома сие происходит, — шептал он взволнованно, дрожащим голосом.
Он не скрывает, как огорчает его Россия. Так между Михаилом Бакуниным и императором Николаем Романовым извивается его дорога. Первого он покинул сам, второй покидает его. Останется ли он
Пашич встрепенулся, голос его окреп:
— Что ж ты стоишь, Вукашин? Ради бога, садись.
Вукашин опустился в ближайшее кресло, расстегнув сюртук, и начал неторопливо и тихо:
— Нет смысла, господин премьер-министр, вновь излагать вам сейчас мою точку зрения на нашу трагическую влюбленность в Россию. На это наше упорное и великое заблуждение… — Он увидел широко раскрытые глаза и умолк.
— Ну-ну. Рассказывай обо всем, что думаешь.
Медленными, мягкими движениями Пашич принялся по очереди гладить тыльную сторону ладоней, глядя прищуренными глазами в никуда. И опять по облику и повадкам это был тот же «Батя» радикалов, который, будучи брошенным на лопатки, встает на ноги, тот же до ужаса снисходительный властолюбец, заговорщик и против своей партии, и в делах внешней политики, борец, с лазейкой на случай отступления, едва почувствует, что проигрывает, политик, скрывающий цели и пути и всегда находящий виновника любой неудачи. Нужно вынудить его оставить этот перекресток. Вукашин закурил и продолжил:
— Разве, господин премьер-министр, начиная с тысяча восемьсот четвертого года и по сей день все наши национальные интересы не приходили в столкновение с целями русского царизма на Балканах? Впрочем, этому и мы сами способствуем благодаря своему национальному характеру и претензиям. Сербы для воюющих сторон весьма неудобный народ. Непослушный и непокорный. Мы хотим быть свободны любой ценой. У болгар, вы это лучше знаете, иной характер. И царь всегда будет с ними заигрывать.
— Все это так, но мы славяне, и это, Вукашин, на европейских весах и в европейских войнах, пока мы существуем, будет определять нашу судьбу. У нас, сербов, нет другого защитника. А известно, что ждет маленький народ в этом волчьем мире.
— Я в этом не убежден, господин премьер-министр. Что же касается отношения русских чиновников к Сербии, то оно, к сожалению, последовательно.
— А скажи ты мне, что было бы с Сербией, если бы летом Россия не вступила в войну, как только швабы на нас напали? Если бы Россия не оказала нам военной помощи? Она нас и лучше всех понимает. — Он произнес это неторопливо, без всякого желания выделить свои слова. И по-прежнему смотрел на него тем же прищуренным взглядом. — Если бы Россия не защищала нас и нам не помогала, провалилась бы Сербия уже давно ко всем чертям.
Их взгляды сталкивались, они склонялись друг к другу, влекомые тяжестью различий и многолетней вражды устоявшихся мнений. Однако в душе Вукашина эти чувства недолго задерживались, сменяясь иными.
Пашич его предостерегал:
— Тогда что же делать независимо от истины и твоих общих фактов? Ведь у нас рушится крыша над головой. И почва уходит из-под ног. — Он отвел глаза в угол, в тень.
— Больше работать с Европой и для Европы. В этом для нас — единственный выход, — ответил Вукашин чуть слышно.