Время созидать
Шрифт:
Подработать-то он сможет, крепкие руки везде нужны. Жил как-то сорок лет, землю топтал – и сейчас проживет. О себе и беспокоиться нечего – а от «серых» спрячется.
Кто бы о госпоже Элберт и сыне ее побеспокоился…
Подъемы и спуски, лестницы и мостики вконец утомили его. И когда казалось, что не найти уединенного местечка – он заметил вдруг вход в маленький храм, зажатый с двух сторон между беленых стен. Неприметный, скромный дом бога.
Саадар постоял перед входом, вглядываясь в туманный сумрак, пахнущий благовониями. Там трепетали огоньки и закручивался ароматный
Саадар осенил себя священным знаком: нарисовал в воздухе перечеркнутый линией круг, – и сделал шаг.
И как только шагнул он за выкрашенные в красное двери, задев плечом занавеску из деревянных бус, сразу ушла и боль в голове, и усталость.
Давно, ох, давно не был он в храме. Почти забыл, какими те бывают: круглый зал с нишами, в которых дремлют седые боги – воплощения Многоликого, посредине водоем, куда кидают монетки. Не такой богатый, конечно, как у госпожи Элберт. Интересно, восстановят ли тот?.. Да уж наверняка – Агорат немало денег вложил. Найдут другого мастера-архитектора. Может, Берту свезет? А может, явится снова Каффи. Говорили, они с министром дружбу водят. Как знать…
У стен горят свечи, и несколько служителей собрались в дальнем конце зала, в тенях. Старик-монах стоит на коленях перед Малларом Ведущим. Саадар тоже опускается на колени. Слова молитвы приходят не сразу, это исковерканные, полузабытые слова, те самые, что кричал, срывая голос, потом – мог только хрипеть, бормотать полушепотом, и – уже молча и безнадежно обращать к богу, который не слышал его в Рутене. А может – смеялся, не желая слышать.
«Услышишь сейчас?..»
Огонек свечи подмигивает, с треском выстреливает вверх длинной искрой.
«В трудах тяжких, во дни горя и во дни радости укрепи дух… Наполни светом твоим… Будь посохом в пути, будь парусом в океане… Уповаю на тебя и вручаю тебе жизнь мою, и сердце мое, и помыслы мои…»
Защити, прошу, защити их.
Огонек, как живой, трепещет, бьется, тени скрещиваются, как мечи.
Бабка говорила: хочешь совета у духов – спроси огонь. Огонь знает правильный путь, он подскажет.
– Прости, брат. – Саадар осторожно тронул за локоть старичка, молящегося рядом. Тот обернулся и посмотрел искоса. – Не откажи в добром деле. Напиши имена на табличках, а? Ты же грамотный?
– Чего? – Старик повернул к нему ухо, пошлепал губами.
– Грамотный ты?
Старик потряс лысеющей головой с тонкой коричневатой кожей в пятнах:
– Разумею грамоте. Ну?
– Напиши, прошу, отец. – Саадар протянул ему две тонкие деревянные дощечки, купленные по дороге. – Это для Многоликого. Чтобы он знал, понимаешь, за кого я молюсь.
Тот медленно кивнул. Тяжело встал, покачиваясь, отошел к возвышению, где стояли незажженные свечи, нашел там чернильницу и кисти.
– Ну и что писать? – прошамкал он, вернувшись.
– Тильда. Арон.
Старик оборачивается к нему ухом.
– Ну-ка, повтори, дружок, я не расслышал.
– Тильда и Арон.
Ее имя – звонкое и чистое, как весенняя капель. Саадар закрывает глаза – не думай, не надо, дурак!
– Жена и
И в руке Саадара оказываются две таблички с аккуратно выписанными именами. Таблички надлежит поставить перед статуей Маллара Хранящего. И Саадар ставит – как во сне. И как во сне выходит из храма, прислоняется к стене. В груди растет, ширится пустота, и горько глотать, и горько смотреть в ясное осеннее небо. Паршиво на душе, черно.
«Друзей не бросают», – говорит Маллар. Саадар закрывает глаза, открывает – и видит знаки. Вот мазнула крылом вверху ласточка – спешит на юг. Вот сухие листья кружатся посреди улицы. Вот камень лежит, указывая направление к монастырю, где Саадар простился с Тильдой и Ароном.
– Друзей не бросают, – повторяет он.
Никогда.
12
Все повторялось.
Лицо отца Йоны не походило на лицо министра Айхавена, зал за дверьми – обширный и низкий – на кабинеты Канцелярии, но все повторялось. То, как падает свет из узких окон, и вязкая тишина, и человек, глядящий сверху вниз, но не по праву власти светской, а по праву власти над душами.
В тонких, разрезающих зал от пола до потолка солнечных лучах посверкивали на стенах искорки мозаики, но что изображено там – Тильда рассмотреть не могла. Рисунок размывался, делаясь нечетким. Она потерла усталые глаза, но все равно видела какую-то разноцветную рябь.
– Вы поразительно упорны, – сказал священник, не оборачиваясь к ней, все еще рассматривая мозаику.
– Если понадобится, я буду ночевать под стенами обители.
Они с Ароном прождали весь день – сейчас солнце уже клонило к вечеру, оранжевые полосы косо лежали на чисто вымытых плитах пола с полустертым орнаментом. В этом умирающем свете красное одеяние священника как будто светилось, как фонарик из тонкой бумаги, повешенный на дерево в Долгую ночь…
Молодой мужчина застыл напротив одной из мозаик, ничего не говоря. Нарушать его раздумья было недопустимо, но Тильда слишком измучилась ожиданием, бездействием.
Ее голос разорвал тишину:
– Как здоровье отца Рейнарта? Он мой старый знакомый… – Сразу говорить о том, что Рейнарт Варрен – ее родственник, не стоило.
Татор будто очнулся от задумчивости, медленно обернулся к ней и тягуче ответил:
– Его нет.
Тильда постаралась, чтобы голос не выражал ничего:
– Он уехал?
– Нет. Нааг забрала его в свои чертоги. Три дня назад. Он скончался от удара.
В который уже раз за последние дни – пятидневья – месяцы! – снова куда-то кренилось, заваливалось набок и рушилось то шаткое сооружение из надежд, которое она так тщательно возводила. Но у нее совсем не было сил поражаться, ужасаться или огорчаться этому.
Она смотрела на татора, чье лицо ярко высвечивал луч солнца. Обыкновенное лицо, ничем не примечательное, увидишь такое – и не вспомнишь.
– Да будет сон его спокоен, – ответила она по привычке. – Отец Рейнарт обещал, что возьмет моего сына в обитель.