Время созидать
Шрифт:
Люди встречали их не то чтобы неприветливо… Настороженно. С подозрением косились на них женщины, поднимая прозрачно-голубые, карие, серые глаза из-под ярких платков, детишки сбились в кучу и стояли не шевелясь. Тильда увидела, что Арон сжал кулаки, готовый драться с мальчишками.
Что же, чужакам нигде не рады.
– Али не умеем мы гостеприимство показывать? – весело крикнул чернобородый, оглядывая своих людей. – Сегодня ночь такая – все друг друга любить должны. Али не братья мы, не сестры?..
Зингаро засмеялись, переглядываясь. Но смех этот
И Тильда сама не поняла, как в ее руках оказался венок из маргариток, а на запястье – браслет из душистых трав.
– На удачу, – шепнула ей девушка, отдавшая венок.
В прошлую Долгую ночь Тильда украсила сад гирляндами из цветов, развесила на деревьях фонарики из желтой и красной бумаги, которые сделала сама. Погода была хорошая, и они с Ароном и мастером Тиамом Онхалом ужинали в саду. Она надела лучшее платье, накинула расшитую шаль, какую носят найрэ, и всю ночь рассказывала истории о таинственном и волшебном. Так повелось, так делали все и всегда в праздник Долгой ночи. И утром, на рассвете, Тиам Онхал заставил ее собрать девять разных трав и цветов и положить под подушку, чтобы обязательно приснилось желаемое.
Но тот сон она не запомнила.
А вокруг наливалось, вскипало веселье: голосами, что пели на чужом наречии, радостным смехом, дробным стуком кастаньет, ритмом барабанов и бубнов. Мелькали ленты в волосах и вышитые подолы, и было тесно и шумно, но так…
…необыкновенно.
Кто-то потянул Тильду за рукав, и она подняла голову. Это был молодой зингаро в яркой расшитой жилетке, он белозубо улыбался, протягивая ей ладонь.
– Вставай в круг. Мы танцуем по Тропам звезд.
И неожиданно для себя Тильда повиновалась. Этот танец знал каждый в Республике: купец и вор, сенатор и бродяга, монах и воин. Все танцевали его немного по-разному, но обязательно – в круге, соединив ладони.
С одной стороны ее взял за руку Саадар, с другой – Арон, и Тильда улыбнулась, поднимая руки, как все.
В свете огня она видела лицо Саадара – простое, грубоватое, в шрамах, некрасивое, но добродушное и мужественное лицо. И впервые, наверное, со дня пожара не думала ни о сгоревшем доме, ни о рухнувшем храме, ни о смертях, что тяготили ее, ни о зыбкой будущности. Она танцевала, как не танцевала давно, и пела, хотя никогда не умела хорошо петь. Такая уж это ночь – Долгая ночь, время сказок, время прощения, время, когда не разрушают, а строят новое.
Пахло травами и дымом, туманной прохладой, близкой осенью, разгоряченными телами, подогретым вином и жареным хлебом.
…А потом дождь кончился – будто кто-то сверху взял и оборвал его нити за раз. Рассыпались по пригорку костры – вниз, к недалекой речушке. Ночь стояла вокруг – полная до краев тайны и волшебства, и сердце вдруг ухнуло вниз от огромности, безбрежности этой ночи, синей, как сапфир.
Они сидели у костра вместе с зингаро и пили пряное вино из деревянной братины. И Тильда уже ничему не удивлялась. Временами она поднимала руку, чтобы мысленно провести линию
– Ворон, Ковш, Крылатый, – перечисляла она вслух, и вместе с этим оживали древние сказания, в которых воскресали герои давно ушедших времен, герои с золотыми щитами, копьями из сверкающей бронзы, герои, увенчанные коронами из цветов. – У твоего народа ведь есть похожие истории?..
– А я плохо помню свою родину, – тихо ответил Саадар. – Да и жизнь в становище. Я дарнит только по рождению. Моя семья… – Он задумался. – Нет ее больше.
Слова как ножом полоснули. Тильда поежилась, но не стала расспрашивать дальше. И заговорила о первом, что пришло в голову:
– Когда я училась, мне объясняли, что звезды похожи на солнце. Просто они так далеко, что кажутся маленькими-маленькими. А мне всегда казалось, что звезды – это гвозди, которыми небо приколочено, чтобы не упасть нам на головы, и каждую ночь я боялась – представляешь? – что если один гвоздь вдруг отвалится, то небо рухнет на землю. – Она улыбнулась. – Сидела на балконе, пока меня не загоняли в дом, считала падающие звезды. И даже желания никогда не загадывала.
Саадар ничего не ответил. Он смотрел на нее через пламя костра, и взгляд его сверкал. Тильду вдруг бросило в жар.
– Позволь мне остаться в блаженном тепле… – начал он своим глубоким, сильным голосом.
А раньше она и не замечала этого вовсе. Впрочем, она многого не замечала – или старалась не замечать.
– Где светит очаг, согревает мне руки…
О ком, для кого он пел?.. Казалось – для кого-то далекого, ушедшего. Пел тихо, с надрывом. Было светло и тоскливо от этой песни, от слов о дороге и возвращении, о любви к жизни и… любви?
Но вдруг, прервав песню, наклонился и спросил:
– Не холодно?
Холод действительно полз от воды, от недалекого леса, от мокрой после дождя травы.
Тогда Саадар снял и протянул ей мундир, еще хранящий его тепло.
Тильда вдруг вспомнила, как в детстве забиралась под отцовскую охотничью куртку, прячась под ней от брата и нянек. Тильда закрыла глаза, думая об отце, о том, каким огромным, веселым и добродушным он был, как легко мог посадить ее себе на плечо или на высокий шкаф, как кружил ее, и она не боялась, что отец отпустит руки, чувствовала за собой его силу, не страшилась довериться. Как и в Саадаре, в Катберте Варрене было что-то от огромного неповоротливого медведя, и Тильда вдруг замерла от мысли, что Саадар так странно похож на ее отца.
Она стала выискивать взглядом Арона. И увидела, что он сидит на крыше кибитки, и, чтобы не говорить ничего, не отвечать и не терпеть неловкое молчание, встала и пошла к сыну.
Арон болтал ногами, уплетая жареные каштаны, рядом с ним сидели еще мальчишки, и Арон показывал им, как по его ладони скачут серебристые искорки.
Тильда некоторое время смотрела на них, а потом развернулась и стала спускаться к воде. В реке купались обнаженные девицы и смехом зазывали залезть в холодную воду.