Время Вьюги. Трилогия

Кулак Петрович И Ада

— Эдельвейс, я не могу понять, чем ты слушал, но, так и быть, повторю. Они попали в засаду на территории, где до этого уже провели разведку, и разведка эта там никого не обнаружила. Она не обвиняет разведку в некомпетентности, при этом признавая за собою — лично — факт расстрела десяти человек. Тут уж или одно, или другое. Звезду или подвела разведка, проморгавшая врагов в тылу, и тогда они отбивались от противника, или Дэмонра на свой страх и риск угробила мирных жителей, которые, видимо, решили пойти пострелять в косуль из имперских винтовок глубокой ночью. Чувствуешь тонкую стилистическую разницу,

как говорят наши друзья-литераторы?

— Кто провел разведку? Кто-то из сторонников «мирного» блока?

Услышав это предположение, Герхард Винтергольд даже курить перестал.

— В такие минуты ты меня огорчаешь. Хоть один военный нордэн стал бы покрывать сторонников Эйвона Сайруса, если бы в обозе просто пропала банка кофе?

— Нет. Скорее всего, доносить бы не стали, но повод для дуэли нашли бы тем же днем. Эдикт кесаря в таких случаях никого не останавливает.

— Именно.

— Так кто провел разведку?

— Не представляю, зачем тебе это знать. Нам просто не повезло, что та разведка провалилась. А эта женщина виновна в другом преступлении, и умрет. Поверь мне, она — теперь наименьшая из наших проблем.

Эдельвейс насторожился. У его отца существовала весьма своеобразная градация понятия «проблема». Для Герхарда Винтергольда все преступления были выбросами статистики, портящими в целом благоприятную картину. Рэдцы с бомбами, как-то пробравшиеся в Каллад, являлись недоглядом пограничников, удачно разорвавшиеся бомбы этих самых рэдцев — профессиональным промахом тайной полиции, жертвы среди калладцев — некоторой неудачей жандармерии, а разносы от кесаря — его личной большой неудачей. Слово «проблема» в устах Герхарда Винтергольда относилось, в лучшем случае, к потенциально готовой вспыхнуть войне.

— Да что она сделала? Это имеет какое-то отношение к белым розам.

— Разве что художественное. Она протащила в Каллад больше четырех сотен порфириков.

Эдельвейс в первую секунду подумал, что ослышался. Это было как-то излишне сильно для правды.

— Это… Это совершенно невозможно. Это безумие. Чистое безумие.

— Ну не сказал бы. Все нордэны — очень расчетливые психопаты и в их безумии присутствует строгая логика. Она, наверное, думала, что спасает им жизни.

— Но ведь вспышки этнических преступлений не было? Да и уровень заражения порфирией не возрос…

— Да, нашим гостям хорошо объяснили правила поведения. Это же нордэны. Их наймиты бывают или вышколенными, или мертвыми.

— Тогда… тогда большой беды пока не произошло. Этих людей надо изолировать. У вас ведь есть списки?

Герхард Винтергольд нахмурился:

— Конечно же, нет. Дэмонра лишена инстинкта самосохранения, но не совсем уж лишена мозгов. Уверен, этих списков не существует в природе. Вообще. Что не помешает им в один прекрасный день, например, оказаться в кармане Эйвона Сайруса или Рейнальда Рэссэ. Особенно актуальны они будут в дни, когда в Каллад существенно сократится количество хлеба на один конкретный рот. То есть совсем скоро.

— Но нет доказательств.

— Зачем человеку, решившему свести счеты со своим соседом, доказательства? Напомню тебе, у порфириков кровь не зеленая. А что до проверки народной методой — то есть спиртом в морду — так спирту можно найти лучшее применение,

это тебе в Каллад подтвердят все, от жандарма до кесаря. Если они сумели нелегально синтезировать сыворотку, что помешало бы им убрать ее побочные эффекты?

— Наверное, медицинская невозможность? У порфириков очень чувствительная кожа. Там при ожоге дело не в спирте…

— А теперь объясни это лавочнику, позарившемуся на домик соседа. Твое научное обоснование, скорее всего, будет встречено ударом дубины. Но даже это не самое страшное.

Эдельвейса передернуло.

— Что же тогда самое страшное?

— Самое страшное, то, что среди безродных кровососов в Каллад завезли, в том числе, нынешнюю графиню Маэрлинг.

Эдельвейс почувствовал, как у него волосы становятся дыбом.

— Графиню?! Это… это точно?

— Точнее не бывает. Она сама мне сообщила. Почти сразу после суда. Видимо, решила, что Дэмонра свое отгеройствовала и пора кому-то погеройствовать вместо нее. Явилась как валькирия из оперы Марграда — огонь в глазах, отвага в сердце. Мол, арестуйте меня, расстреляйте меня, да хоть конями на четыре стороны рвите — только остановите махину, которая сдвинулась. А ее уже не то что кесарь, ее уже сам Создатель не остановит.

Голова младшего Винтергольда окончательно пошла кругом.

— Зачем?

— Вероятно, чтобы для меня не стало сюрпризом, когда какая-нибудь мразь вроде Рэссэ попытается объявить охоту на дворян. Ну или действительно Дэмонру пожалела.

Эдельвейс вспомнил миловидную белокурую женщину с очень синими глазами.

— Ее придется вывезти далеко за границу. Либо, — ему не хотелось договаривать, какое было это «либо». Отец в любом случае понимал в таких вещах куда больше него.

— Поздно. Она не пришла бы ко мне, если бы не знала, что они уже знают, уж прости старику плохой каламбур.

Эдельвейс почти механически думал, могла ли Дэмонра понимать, что, помогая обреченным в Рэде порфирикам, выпускает из шкатулки все силы ада? Скорее всего, не могла.

— Это конец?

Герхард Винтергольд сложил губы в жесткую улыбку.

— Нет. Три дня назад ко мне — разумеется, совершенно конфиденциально — обратился один знакомый. Из тех, чьи титулы произносят с придыханием во всех столичных гостиных. Его дочери стало плохо на вторые сутки после бала, посвященного юбилею герцогини Зигерлейн. Домашний доктор больную обследовал. Я б удивился меньше, обнаружь он у юной светской институтки сифилис, но он нашел порфирию. И — крохотный след от шприца под самыми волосами на затылке. Вот так — средь шумного бала, случайно, почти романс…

Эдельвейса передернуло.

— Я полагаю, не каждый человек, чье чадо подцепило порфирию, поспешит ко мне, — закончил Герхард Винтергольд.

— Они поймали живьем одного из зараженных и теперь травят его кровью молодых глупых дворян? Создатель…

— … пока взирает на нас, грешных, с отменным равнодушием. Рано или поздно, эти люди подбросят использованные шприцы куда нужно, и вся правда всплывет. И вот это будет конец. Я бы сказал, что в твоих интересах к тому моменту быть где-нибудь в Виарэ — в противном случае мы будем на фонаре — но и в Виарэ безопасно уже не будет. Так что у нас остается только один вариант поведения.