Время, задержанное до выяснения
Шрифт:
— Кто вам таких глупостей наговорил? — поинтересовался Профессор, рассердившись не на шутку.
— Собственным умишком дошла, хоть все и утверждают, что у меня его нету, — рассмеялась Марыля, потому что ужасно любила, когда Профессор злится.
— А вы что на это скажете? — Профессор обратился к Юзефу.
Но Юзефу не хотелось вступать в дискуссию, и потому он сказал:
— Дорогой Профессор, я на нее не имею никакого влияния. Если она и готова кому-то поверить, то только вам.
— Между прочим, так оно и есть, —
После таких слов на душе у Профессора стало совсем хорошо, он сменил гнев на милость и сказал Юзефу:
— Таковы уж эти наши прекрасные женщины, и тут ничего не поделаешь.
А Марыля подмигнула Юзеку, взяла его за руку и они вместе побежали к реке.
Профессор вытянулся на матрасе, а Юзеф на лежаке Марыли, и оба задремали.
Профессор, который входил в состав той же комиссии, что и Юзеф, вдруг увидел, что тот украдкой прячет в карман какие-то важные документы. А Юзеф заметил, что Профессор, якобы просматривая список сионистов, вписал туда — тоже украдкой — его фамилию.
Вернулась Марыля и привела с собой какого-то спортсмена, которого обещала угостить вишнями, если тот покатает ее на своей байдарке. Она согнала Юзефа с лежака, велела спортсмену сесть на матрас рядом с Профессором и дала ему бумажный пакет, в котором были одни лишь косточки, так как Марыля забыла, что вишни она уже давно съела. Однако спортсмен ничуть не обиделся и спросил, не найдется ли порубать чего-нибудь поосновательнее. Марыля дала ему бутерброды с огурцом, яйцо вкрутую и немного соли в бумажке.
— Прекрасно, — сказал спортсмен по-русски и тюкнул яйцом о колено Профессора.
— Вы знаете русский язык? — спросил Профессор, так как должен был что-то сказать, а возмутиться далекими от изысканности манерами гостя Марыли ему было неловко.
— Немножко, — вновь по-русски ответил спортсмен и запихнул себе в рот целое яйцо. А когда проглотил, добавил:
— Ездил я на соревнования в Киев, и если бы не цвета моей национальной сборной, то избрал бы там свободу, потому что у них платят лучше, чем как у нас.
— Я слышал, — сказал Профессор, — что спорт там не бывает профессией, и занимаются им исключительно любители.
— Любители деньгу зашибить, — добавил спортсмен. — Ежели вы это имели в виду, тогда верно.
— Я вас не совсем понимаю, — сказал Профессор.
— А чего тут понимать. Числится, например, такой инженером. Раз в три месяца приходит за зарплатой или ему на дом по почте деньги переводят, а сам на сборах тренируется, где харчи и обслуга за государственный счет. И у нас то же самое, только платят меньше.
— А почему, — спросила Марыля, — вам помешали цвета национальной сборной?
— Потому что они космополитов не любят, — ответил спортсмен и принялся за огурец.
— Космополитов? — удивилась Марыля.
— Ну, понимаешь, таких,
— Что такое «атомщики»? — спросила Марыля Профессора.
— Атомные физики, — объяснил Профессор, которому пришлось отодвинуться, потому что спортсмен едва не свалился прямо на него.
— А что они делают со своими евреями? — продолжала расспрашивать Марыля.
— А что с ними нужно делать? — удивился спортсмен и как-то подозрительно посмотрел на Марылю.
— Я потому спрашиваю, — сказала Марыля, — что пан Профессор… Ах, простите, я вас не представила…
Спортсмен протянул руку Профессору, а тот подал ему свою.
— …Я потому спрашиваю, — повторила Марыля, — что пан Профессор утверждает, что они якобы экспортируют евреев к нам, чтобы те нами правили.
— Я в политике не разбираюсь, — серьезно сказал спортсмен, не переставая пристально поглядывать то на Марылю, то на Профессора. — Не моя область.
— Вы, моя дорогая, слишком упрощаете дело, — отозвался Профессор, — а это некрасиво.
— Вовсе не упрощаю. Именно так вы и сказали, — защищалась Марыля. — Впрочем, все это неважно. — И спросила у спортсмена:
— Что вы на меня так странно смотрите?
— Почему-то, — сказал спортсмен, — как только я узнал, что я еврей, все мне этим в глаза тычут.
Профессор рассмеялся, а Марыля прошептала:
— Простите меня, ради Бога, я не хотела вас обидеть.
— Ну, мне пора, — сказал спортсмен. — Надо идти, меня ждут.
И он побежал.
— Ну, и свинья же я, — сказала Марыля.
А Профессор, явно чем-то весьма довольный, начал излагать, как на лекции:
— Обратите внимание, уважаемая барышня, на их психические травмы. Само слово «еврей» вызывает у них реакцию, которая не встречается ни у какого другого народа. Они чувствуют себя прекрасно, весьма даже уверены в себе, скажем прямо, нагловаты — но только до тех пор, пока мы их не распознали и считаем своими. Это и есть доказательство внутреннего отчуждения, да-да, исторического явления психической чужеродности…
— А кто в этом виноват? — прервала его Марыля. — Ведь Казимир Великий позвал их к нам, чтобы они вместе с нами жили, чтобы у нас нашли свой собственный дом, а мы относимся к ним, как к гостям, которые несколько засиделись и забыли, что пора и честь знать. Разве не так, Профессор?
— Не совсем, — сказал Профессор. — Чтобы иметь право на дом, надо этот дом полюбить. Мы любим свою страну, любим ее даже такой, какова она сейчас, а посему у нас есть на нее полное право, тогда как они всегда изменяли этому дому и служили захватчикам. И сегодня им тоже служат.