Время, задержанное до выяснения
Шрифт:
Критик наклонился к уху Юзефа и шепнул ему так, чтобы Рабинович не услышал:
— Хорош гусь, а? Вы в последнее время совершенно голову потеряли. Какая неосмотрительность! Как вы неосторожны!
— Есть хочется, — сообщила Марыля (коробка давно уже опустела), — сейчас бы чего-нибудь горяченького.
— К вашим услугам! — откликнулся Рабинович и остановил машину у деревенской харчевни, мимо которой они как раз проезжали.
Там они ели свиные отбивные без гарнира, потому что капуста кончилась, и запивали их лимонадом, потому что кончилось пиво. Потом тронулись
Марыля переночевала вместе с маленьким Юзеком в комнатке, которую сняла у официантки, подающей кофе в санаторном клубе. Рабинович спал в машине, потому что не захотел идти в гостиницу. Зато Юзефа ждала отдельная комната с балконом и одной, но зато достаточно широкой кроватью — он поместился на ней вместе с Критиком. Все так устали и так опьянели от свежего воздуха, что этой ночью никому из них ничего не приснилось.
И лишь маленькому Юзеку казалось, что тот, кто привез их сюда на своем «фиате», немного похож на Артека — первого силача в их классе. Только у этого вместо ноги был протез, потому что ногу свою он потерял на лесоповале.
Глава тринадцатая
которой нет, потому что маленький Юзек верит в приметы
Глава четырнадцатая
ДВЕ РОДИНЫ
Началась еврейская война, и не успел Юзеф со всеми остальными выключить приемник, который стоял на ночном столике возле кровати, как война кончилась. Товарищ Секретарь — только не тот, из Дома Партии, а самый главный, из Красного Дома в Москве — так близко к сердцу принял агрессию сионистов, что самолично звонил по телефону Президенту из Белого Дома в Вашингтоне, чтобы замолвить у него словечко за побитых арабов.
О чем они там по телефону договорились, Юзек не написал, потому что большой Юзеф ему не сказал, а глупой болтовни Критика он и слушать не хотел.
Критик очень сильно обиделся на Юзека, так что даже пошел гулять в лес один, не пригласив Марылю, чего никогда не делал. И когда он так шел себе в сторону моста, за которым был лес, то увидел почтальона, размахивающего телеграммой.
— Телеграмма из Дома Партии на имя гражданина Юзефа Поточека, — сказал почтальон, потому что был близорук и перепутал Критика с Юзефом.
Критик взял телеграмму, тут же ее вскрыл — поскольку, как известно, был очень любопытен — прочел и повернул назад, к санаторию, где Юзеф с Марылей играли в домино.
— Коллега, уважаемый коллега, — начал несколько запыхавшийся Критик. — Товарищ Секретарь Дома Партии вызывает вас к себе. Дело не терпит отлагательства, — и отдал телеграмму Юзефу.
— Не к спеху, — сказала Марыля. — Сегодня воскресенье. Даже сионисты признают выходные дни.
Но Юзеф не послушал совета Марыли и побежал в свою комнату собирать чемодан. Критик последовал за ним, а Марыля с маленьким Юзеком заканчивали недавно начатую Юзефом партию в домино.
— Знаешь, что мы написали в нашей повести о войне? — спросил Юзек.
— Знала, но забыла, — ответила Марыля.
— Мы написали, что «взрослые войну
— Почему? — спросила Марыля.
— Потому что иногда взрослые войну любят, — объяснял Юзек. — Особенно, если нужно защищать родину.
— Бодяга, — проронила Марыля.
А Юзек, очень удивившись, потому что вообще не понял, что это значит, спросил:
— Что ты сказала?
Марыля рассмеялась, и Юзек увидел, что она, чтобы не проиграть, жульничает.
— Жульничать нечестно, — сказал он. — Если боишься проиграть, то лучше не играй, никто тебя не заставляет.
— С сионистов беру пример, — сказала Марыля. — Они тоже не хотели проиграть, вот и напали на арабов сзади. Это тоже нечестно.
Юзек обиделся, что она так сказала:
— Я не знал, что ты антисемитка. Если бы они не атаковали с тыла, то арабы бы их разбили. Одно дело обманывать, когда играешь в домино, как ты, например, а другое — обманывать на войне, когда защищаешь родину, — доказывал он. — К тому же это был не обман, а военная хитрость.
— В таком случае, — сказала Марыля, — вычеркни из вашей повести то, что ты написал о Давиде и Голиафе.
Юзек задумался.
— Ты права, — сказал он. — Надо будет в этом месте переделать.
— Ты права, — сказал он. — Надо будет в этом месте переделать.
— Жаль, что здесь нет Рабиновича. Он бы тебе наверняка посоветовал, как это сделать.
Марыля хотела еще что-то сказать, но пришел Юзеф и страшно рассердился, что они все еще играют в домино, вместо того чтобы собираться в дорогу. Он сгреб костяшки в карман и сказал:
— Через полчаса выезжаем. Директор обещал нам дать машину, чтоб мы успели на поезд.
Юзек побежал складывать удочки, а Критик, которому нечего было складывать, поскольку он приехал налегке — когда его рубашка становилась грязной, он брал чистую у Юзефа, — сказал Марыле:
— Боюсь, что из-за этой агрессии в голове у нашего малыша полная неразбериха. Если так дальше дело пойдет, из него вырастет еврейский шовинист.
— Ты всегда чего-нибудь опасаешься, — ответила Марыля. — Вечно кого-то в чем-то подозреваешь, и если б ты не строчил своих докладных, то со страху бы у тебя началось нервное расстройство.
Пока она говорила, Юзеф принес ее дорожную сумку, позвал Юзека, и они все вместе сели в машину.
Не успел шофер нажать на газ, как лопнула покрышка, и всем пришлось вылезать.
— Новая шина, — сказал шофер. — Только вчера поставил. Немудрено, что они войну проиграли. Наверняка их таким же барахлом снабжают. С такой техникой на тот свет отправляться, а не с Даяном тягаться. Мальчик, помоги, — обратился он к Юзеку и принялся накачивать шину.
— А почему вы сказали, — спросил Юзек, — что у арабов наша техника? Это правда?