Время жестоких чудес
Шрифт:
Шанка проворно вскарабкалась в дом-на-дереве и уселась у входа, свесив ноги вниз. Дети расселись у нее за спиной, прикончили прихваченную с собой снедь. Мона села рядом с Шанкой.
– Кхгм!
Шанка вздрогнула, едва не вывалилась наружу.
– Мы с ним всегда были неразлучны, – странным высоким голосом заговорила она. – И делали все всегда вместе…
Мона неловко пошевелилась, открыла рот, собираясь сказать, что когда люди взрослеют, они меняются.
– Теперь его позвали куда-то без меня, – продолжала Шанка. – Почему?
Огневке
– Вы одинаковые, – прошептала она не то, что хотела.
– Мы одинаковые, – кивнула Шанка. – Мы повторяем друг друга и усиливаем. И то, что позвали его одного, можно объяснить лишь одной причиной.
– То, что он должен сделать, и ты можешь сделать, но это не при-ли-чес-тву-ет девчонке, – сказала Мона.
– Соображаешь, – кивнула Шанка.
– Значит, что-то связанное с войной…
– Не просто с войной. Воличи воюют, и мы все трудимся для войны. Режем иву, плетем туры, строим стены. Кнопка делает порох и всякие бомбы, Жедь шьет доспехи. Но то, что нужно делать Гному, не просто связано с войной… а связано напрямую. Что-то происходит, и Гном в этом участвует – прямо сейчас.
Гном сидел на крыше башни – спиной к спине с Алеком. Они разглядывали облака.
– Неплохо, – пробормотал Алек. – Но надо еще…
Гном не ответил, даже не пошевелился, но подул легкий ветерок, слепил тучи плотнее. Верея щурилась на тускнеющую луну, воздух становился влажным, впадинами полз туман. Войя улыбнулась.
– Получается, куси меня тролль… – сказала она тихо, махнув людям на соседней башне.
Через несколько часов небо над Далекой Критой обложило плотными черными тучами.
Семеро шли по лагерю Тохана к большой стоящей в центре лагеря палатке. Первым шагал высокий человек с обезображенным шрамами лицом, наполовину скрытым перехватывающей левый глаз повязкой. Губы словно застыли в кривой хищной усмешке, показывающей зубы, из-за грубо разодранной – словно прокушенной зверем или человеком, и неправильно зашитой щеки, на повязке на горле выступила кровь. Следом двое волокли третьего, окровавленного, без брони и оружия. Шествие замыкали трое – лица каменно-непроницаемы, броня брякает надменно, черно-рыжие хвосты на поясах раскачиваются.
Обычные воины спешили убраться с пути, но смотрели в спины с раздражением – Рыси, сильный и многочисленный клан, совсем еще недавно был враждебен едва ли не всем берским кланам. Караульные заступили путь:
– По какому делу?
Шедший первым повернулся и пнул пленника.
– Лазутчика поймали, – невнятно сказал он. – Интересные песни поет…
– Ришан почивать изволит.
– Некогда спать! – повысил голос командир, роняя с губ кровавую слюну. Спрашивающий невольно сделал шаг назад и стер с лица брызги. Остальные расправили плечи и потянулись к секирам, но из палатки раздался голос ришана:
– Пускай войдут.
Страж разочарованно отступил.
В палатке
Ришан Тохан Орел сидел на брошенных на пол шкурах. Это был сорокалетний мужчина, могучий телом, с пепельными волосами и грубым лицом. Двое советников сидели пониже, у полога на тряпке сломанной куклой лежала обнаженная девушка.
– Ты хочешь спеть мне песню на сон грядущий? – спросил ришан, разглядывая пленника. Тот поднял голову, из белых свешивающихся в лицо волос блеснули глаза.
– Спою, – прохрипел он. – Такую, что ты совершенно потеряешь сон, ришан…
– Да это же мальчишка, – сказал советник. – Что он может знать?
– Посмотри на его серьги, о мудрый, – сказал другой советник. – Это вой, войи мальчишками не бывают…
Ришан прервал советников нетерпеливым жестом.
– Говори, раб, – приказал он.
– Раб… – повторил пленник и вдруг засмеялся тихо и страшно, это было до того неожиданно, что все вздрогнули. Один из держащих ударил его в живот, пленник заперхал и повалился, обвисая на своем конвоире.
А в следующий момент свистнули три метательных ножа.
Правый советник повалился навзничь, еще глубже загнав лезвие в горло, левый упал назад, рукоять ножа торчала у него из глазницы. Тохан сидел, выпучив глаза, из которых уходила жизнь, кровь толчками бежала из-под лезвия, вбитого в яремную ямку.
Все произошло в совершенной тишине, не считая звуков входа стали в тела и мягкого падения мертвых.
Невольница подняла голову, оглядывая поле боя, в глазах вспыхнула безумная исступленная радость. Беловолосый выразительно ущипнул свою губу, девушка яростно закивала и для верности зажала рот ладонями.
Все напряженно прислушивались к тому, что происходит снаружи. Сдержанная возня прекратилась, и двое оставшихся снаружи сопровождающих втолкнули в палатку одного из стражей ришана, держа у его горла кинжалы. Один человек тут же вышел, беловолосый прищурился на пленника.
– Можно отпустить, – шепнул он.
Пленника отпустили, и он повис, словно распятый на воздухе, удерживаемый силовыми линиями Узора за тело, руки и шею.
– Скажи мне то, что я хочу знать, и мы тебя не убьем, – сказал человек с перевязанным горлом.
Пленник попытался плюнуть ему на сапоги, но не смог. Тот, кто его держал, чуть шевельнул пальцами, и пленник стал пучить глаза.
– Нет? – поднял черные брови беловолосый.
Пленник захрипел и забился в силках Узора, как попавший в петлю заяц.
– Нет?
Из носа и рта пленника потекла кровавая пена.
– В самом деле – нет?
Пленник попытался кивнуть. Беловолосый отпустил его.
– Скажу, – прохрипел берич, сплевывая кровь.
Ему задавали вопросы, пленник отвечал хриплым шепотом, едва не откусывая себе язык от торопливости. Наконец перевязанный узнал все, что хотел.