Время
Шрифт:
«Я всё равно не хочу детей», — мои слова звучат глупо, неуместно. Я совсем не то хотела сказать. Точнее, это, но иначе. — «Я пока не знаю, что нужно делать, чтобы их не было», — пытаюсь оправдаться перед ним. «Всё у нас будет», — хочется мне его заверить, но вместо этого вырывается жалобное:
— Ты останешься со мной?
«Всегда».
***
Доктор Аврелий. Я сказала ему, что не хочу детей.
Он не спросил, к чему я это, не случилось ли у меня чего непредвиденного; ни о чём не спросил. Есть два рода людей, которые не задают много вопросов. Одни слишком тупые,
Пит перестал ко мне приходить. Понимаю, что отчасти в этом есть и моя вина. Поэтому сама иду к нему.
Он печёт. В его доме — идеальный порядок. Гостиная переоборудована под помещение, где он готовит, а маленькая кухня вместила в себя три огромные печки.
— Там уже просто не осталось место для меня, — смеётся Пит, заметив мою заинтересованность. Смеётся только губами, но не взглядом и сердцем.
Я обидела его. Я понимаю.
— Чем могу помочь?
Пит не отказывается, и велит разложить готовую выпечку, остывающую в задней части дома.
Иду осторожно, рассматривая всё вокруг себя.
Боже, где же он спит? Здесь есть склад, кабинет с бумагами, ещё одна комната с разными целлофанами; вот эта комната, через которую дверь на задний двор — здесь и остывает выпечка. А где спальня?
Теперь понятно, почему творческие принадлежности остаются у меня. Здесь им просто не оставили места.
Осторожно раскладываю всё по коробкам, и жду дальнейших указаний. Пока Пит отсутствует, натыкаюсь и на его спальню. В самом конце дома, торцевая, рядом с ванной. Чисто, прибрано, аккуратно. В этом весь Пит.
Он предлагает мне чай, и скромно уведомляет, что обеденный стол тоже отсутствует, поэтому располагаемся за рабочим столом, где он обычно раскатывает тесто.
Он стелет несколько слоев бумаги, чтобы не промочить деревянную поверхность, и предлагает мне самой выбрать что-то из сладкого.
Моих булочек нет, поэтому я останавливаю свой выбор на молочных коржах с глазками, выложенными глазурью, и миндальным орешком вместо рта. Пит наблюдает, как я зубами делаю из печенья молодой месяц.
— Доктор Аврелий прислал мне таблетки, — говорю я Питу, спустя некоторое время. Он непонимающе смотрит на меня, и я продолжаю: — От детей.
Пит сверлит меня взглядом и коротко кивает.
Потом мы прощаемся, и я ухожу.
Я бы хотела, чтобы он последовал за мной, но гордость не позволяет вечно его упрашивать. А сам он не идёт.
***
Мы снова вместе.
В этом нет ничьей заслуги, а если уж если и стоит кого поблагодарить — так это наши кошмары. Питу нужно просыпаться и видеть меня, а мне, просыпаясь с криком от ночных кошмаров, нужна надежда на то, что жизнь продолжаеттся, независимо от наших потерь. Что всё наладится. И только Пит может дать мне это.
Снова утешающие поцелуи, горячие объятия, доверчивый шёпот.
И мой взгляд, просящий чего-то большего. И Пит, когда-то бросивший мне горелый хлеб, снова спасает меня.
Всё происходит так неожиданно, но так слаженно. Будто разгоряченная печь дальше сама знает, что нужно делать, когда в ней оказывается противень.
Ты
И эти чувства… неописуемы. Это как при сильном голоде закинуть в себя горячую булочку. Ты не помнишь, была ли она сладкой или солёной, потому что получаешь ожог от исходящего жара.
Я не знаю, что я ожидала и получила ли ожидаемое. Но была уверена, что хочу ещё.
========== Год четвёртый. ==========
Мне нравится переплетать свои ноги со здоровой ногой Пита и укладывать свою голову ему на плечо.
Пока он спит, я привыкаю к нему. К телу мужчины в моей постели.
Хоть я познакомилась с его телом ещё на первых играх, теперь всё иначе.
Мои шрамы на фоне обрубка Пита — ничто. Вольно-невольно, но в первое время я старательно отводила взгляд из-за тошнотворного зрелища. Это не культя Рубаки, и это не глубокий шрам, зашитый десятком швов. Стянутая кожей конечность требует особого ухода, и деликатного обращения. Я научилась.
Оказывается, действительно, ко всему можно привыкнуть. Так и я привыкла к протезу Пита. И теперь, когда он, уставший, оказывается в постели и мгновенно засыпает, я уже сама снимаю его искусственную ногу и укладываюсь рядом с Питом спать.
***
— Одну из комнат придётся сделать парилкой, — говорит Пит, вырисовывая план своего дома. — Холодными утрами хлеб долго поднимается, и я теряю уйму времени, выпекая его несколькими партиями: печи пусты, но хлеб ещё не готов. Думаю, придётся объединить эти две комнаты, — показывает он мне на листе бумаги два квадрата. — Тестомешалку тоже нужно заменить, новая занимает два на два метра. Ну, и лентообразная полоса — без неё уже никак.
Соответствующие выводы, до которых Пит ещё не дошёл, я делаю самостоятельно — для него самого в его доме не остаётся даже уголка.
— Переезжай ко мне, — слова звучат раньше, чем я успела обдумать их значимость и необходимость этого шага.
Мне хочется исправиться и сказать, что я не то имела ввиду, и сказала совсем не то, что хотела. Я хочу рассказать ему, что мой дом для меня одной — великоват, и второй этаж не составит для меня труда, именно поэтому могу уступить ему первый. Хочу объяснить, что в его переезде есть масса преимуществ для него самого: большинство его вещей уже перекочевали ко мне, поэтому переезд не будет утомителен и отягощающ; по утрам ему не придётся сломя голову нестись в свою ванну только потому, что его сменное бельё у него дома. Хочу сказать, что, в конце концов, мы всё равно уже вместе.
И ровно тысячу лет мы просыпаемся вместе,
Даже если уснули в разных местах.
Я хочу продолжить и сказать, что жители наверняка не будут возражать и вряд ли осудят, ведь нам с Питом уже второй десяток. К тому же, окружающие верят, что мы действительно помолвлена, а, значит, имеем официальное право на совместную жизнь. И я не намерена переубеждать их в ошибочности их выводов и собираюсь довольствоваться их полной неосведомленностью.
У нас по-прежнему будут свободные отношения. В которых никто никому ничего не должен, думаю я.