Время
Шрифт:
Иногда я пропускаю дни и не пью таблетки. Не знаю, чего я добиваюсь. Знаю, что это опасно. Опасно не только возможностью забеременеть, но и родить неполноценного ребёнка.
Это что-то необъяснимое. Непонятное даже мне. Если я забеременею — значит, Пит мне не безразличен. А если у ребёнка недостатки, что вполне возможно, ведь с нами что только не делали, — то аборт будет оправдан.
Я играю с огнём, будто пытаюсь оправдать звание Огненной Китнисс.
Может у моего доктора на этот случай есть ещё один диагноз. Но я не проверяю. Так и играю, в надежде — а вдруг пронесёт. Или я надеюсь,
В любой игре должен быть результат. А какой преследую я? Какова моя конечная инстанция? Пока это только какая-то забава без правил. Правда, со временем азарт проходит, и мне становится скучно. Именно тогда я перестаю их пить. Хватает меня на неделю, после чего я снова тяну руку к заветной баночке. Мой страх сильнее меня.
Только чего я боюсь?
А может это привычка? Или одержимость? А в чём разница?..
Я создала такое мощное поле ложной привязки, которое оказалось напрочь скомпрометированным, опороченным, опустошенным и проклятым. Всё остальное я воспринимала как лицемерие, замалчивание и забалтывание, отвлечение внимания, гипноз, создание розового шума, заглушающего удары по почкам за стеной.
Некоторые, как Джо, например, пытаются с этим бороться, как-то спасать, отвоёвывать. А я, сама того не желая, стала агентом вражеской армии.
На какой-то момент становится невозможно говорить о том, что белое — это белое, если при этом со всей убедительностью не говорить, что чёрное — это чёрное. Бремя времени лжи и подлости.
Как бы распознать в себе, что есть чёрное, а что — белое. Чтобы не оказалось вдруг, что глаза мои навеки застлала одноцветная пелена.
***
— Мне не нравится закваска, которую вы используете! — услышала я однажды в пекарне. Эта была та же дама, у которой на прошлой неделе хлеб был сырой, а чуть раньше — горелый. Пит привык к таким мелочам, а я… нет, не записываю, но — запоминаю.
Человек местами как цветок, — думаю я, — во сне сворачивается наиболее удобным образом, а наяву расправляется, чтобы вобрать всем сердцем и всем помышлением своим побольше обслуживания.
Посмотри на себя, — говорю я себе, — разве в настройках по умолчанию не стоит «каждый должен быть мне полезен» и «всё должно быть устроено так, чтобы мне было удобно». И это не только в сфере обслуживания, человеку вся жизнь вообще — сфера обслуживания.
И раздражается ли он плохой погоде, или на угрюмого продавца, или на недойную козу, или на глупость ребёнка, или на неудачную сделку, или на непонимающего друга — это всегда вопль по неидеальному обслуживанию, всегда. И жалобы «меня не ценят», «меня не понимают», «меня не балуют» — об одном: меня плохо обслуживают. Хотя, кто, ну кто будет тебя понимать и ценить, баловать и угадывать, если вокруг — такие же, как ты, с запросом на то же, что и у тебя? Ну, это примерно как если бы все вдруг выиграли в лотерею — возможно, почему нет, только выигрыш будет меньше стоимости лотерейного билета.
Вот она, суть моей игры — сделать вид, что проигрываю, но в итоге выйти победителем. Или победить, делая вид, что расстроена.
Я поступаю бесчеловечно. Хорошо, что Пит этого не знает.
Только… Возможно… Нет, этого не может быть. Но что, если… Если
Только решусь ли я?..
Как вообще сказать ему? Или дождаться ещё одной его просьбы, и сделать вид, что уступаю?.. Или выбросить все таблетки, и дождаться, когда не будет дороги назад?..
Я со всей силы бью по мясу. На ужин, решила я, должна быть отбивная.
Удар, удар, ещё один.
Моя рука повисает в воздухе. Я сопротивляюсь.
Это Пит.
— Китнисс? Ты в порядке? По-моему, уже достаточно, — улыбается он, бросая кроткий взгляд на кусок мяса.
— Нам надо завести ребёнка.
И я буду в порядке.
========== Заключительная ==========
Такие тонкие стены из цветного картона
В светло-серых дворцах из стекла и бетона
Выключив лампочки в сорок электросвечей
Люди ночами делают новых людей.
Люди кричат, задыхаясь от счастья
И стонут так сладко, и дышат так часто,
Что хочется двигаться с каждой секундой быстрей
Делая, делая, делая новых людей.
Думают люди в Ленинграде и Риме,
Что смерть — это то, что бывает с другими,
Что жизнь так и будет крутить и крутить колесо
Слышишь, на кухне замерли стрелки часов.
Но ничего, ничего — погрустит и забудет
Через время появятся новые люди.
Едут троллейбусы без габаритных огней
Люди ночами делают новых людей.
Крохотное существо с маленькими ручками и ножками плавает в прозрачном пузыре. Его глаза закрыты, голова наклонена, маленький рот открывается и закрывается. Если прикоснуться к нему в районе губ, он быстро отвернёт голову и изогнёт тело. Это ребёнок.
Я думаю о нашем с Питом малыше, стараясь представить, каким он будет.
Так странно: случилось то, чего я боялась больше всего. Но как только стало известно о моей беременности — страх исчез.
Девочка с голубыми глазами и светлыми волосами. С белой кожей. Среднего роста. На правой щеке обязательно ямочка. Она будет уметь сворачивать язык трубочкой. Правша. И я всегда буду поправлять ей выбившуюся рубашку. Я представляю Прим.
Ах, да. У нас будет девочка.
Но правда в том, что своего ребёнка я буду любить вне зависимости от её схожести с моей мертвой сестрой. А мои сравнения наверняка связаны с тем, что Прим — единственный ребёнок, с которым я была знакома.
Моя рука лежит на моём большом животе. Пит говорит, он не большой. Но мне виднее.
Нам скоро будет восемь.
Когда наша малышка была размером с яблочное семечко, а потом со сливу, а потом с ладонь, я все дни напролет проводила в пекарне. Восседала нахохлившись на высоком стуле прямо посередине рабочего зала, готовая в любой момент гаркнуть, если Пит вздумает сделать мне замечание. А он весь светился, излучал какой-то неведомый свет. Наверное, это цвет счастья.
Когда чувствовала голод (то есть, всегда) тянула руки к ближайшему подносу. Всегда хотелось чего-то, сама не знала чего. Надо было только вспомнить, как оно называется. По каждой заявке не хватало изделий, в конце месяца — недостача. Пит только улыбался. Вот глупый.