Время
Шрифт:
Только почему-то когда Пит не будет приходить на обед, я буду сама относить ему его порцию, когда будет опаздывать после работы, пойду за ним, и всё чаще начну оставаться помогать ему прибраться в пекарне.
Но у нас свободные отношения, и мы друг другу ничего не должны. Абсолютно.
========== Пятый. ==========
— Это тебя, — протягивает мне Пит телефонную трубку.
Готовая к любому из своих собеседников, будь то Энни, мама или доктор Аурелиус, хватаю стул и присаживаюсь рядом с аппаратом — кто бы не звонил, разговор обычно имеет свойство
Понимаю, что рано свернула в клубок свою подозрительность, когда слышу:
— Привет, Кис-Кис.
Гейл.
Объявился через столько лет.
Швыряю трубку, и уже с остервенением поднимаю и снова с силой бью им по аппарату несколько раз.
— Это была твоя бомба?
— Я не знаю. И Бити не знает, — говорит он. — Не всё ли равно? Ты всегда будешь думать об этом.
Он ждёт, что я буду отрицать, и я хочу отрицать, но это правда. Даже сейчас я вижу вспышку, которая воспламеняет её, чувствую жар огня. И я никогда не смогу отделить это мгновение от Гейла. Моё молчание — мой ответ.
Предатель.
Вскакиваю со своего места и кидаюсь в дальний угол комнаты, будто недостаточно избавиться от звонка, нужно ещё увеличить расстояние между собой и телефоном.
Вновь звонок. Пит снимает трубку.
— Нет, Гейл, связь оборвалась не из-за помех на линии… — Пит кидает на меня укоряющий взгляд и, выдержав паузу, добавляет: — Думаю, лучше отложить этот разговор. Да, конечно.
— Поговорим? — обращается Пит уже ко мне.
— Если о нём, то нет.
— Вам с ним есть, что обсудить.
— Я так не считаю.
— Китнисс, прошло столько времени… Нужно отпустить, простить. Выслушать. Разобраться.
Пит продолжает свои нравоучения, а в моём сердце дыра, размером с тунгусский метеорит.
За баррикадами дети. От едва умеющих ходить малышей до подростков. Испуганные и обмороженные. Жмутся группами или оцепенело раскачиваются, сидя на земле. Живой щит из детей.
Планолет с эмблемой Капитолия материализуется в точности над забаррикадированными детьми. Десятки серебристых парашютов дождем падают на них. Даже в таком хаосе дети понимают, что находится в серебристых парашютах. Еда. Медикаменты. Подарки. Они поспешно их собирают, отчаянно пытаясь развязать веревки обмороженными пальцами. Планолет исчезает, проходит пять секунд, и около двадцати парашютов одновременно взрываются.
Пронзительные крики проносятся сквозь толпу. Окровавленный снег и разбросанные крошечные части человеческих тел. Большинство детей умирают мгновенной смертью, другие же лежат в агонии на земле. Некоторые бродят вокруг оглушенные и контуженные, уставившись в оставшиеся парашюты в их руках, будто в них все ещё может быть что-то ценное.
Группа белых униформ просачивается в образовавшееся отверстие. Медики. Я бы узнала эту форму даже во сне. Они суетятся вокруг детей, орудуя своими аптечками.
Сначала я вижу светлую косу на ее спине. Затем, когда она стаскивает с себя пальто, чтобы накрыть вопящего ребенка, я замечаю утиный хвостик ее выбившейся наружу рубашки. У меня та же реакция,
Зову её по имени, пытаясь перекричать толпу. Я уже почти там, уже почти за баррикадой, мне даже кажется, что она слышит меня. Потому что всего на секунду она замечает меня, её губы произносят моё имя.
И в это самое время взрываются остальные парашюты…
Мне так больно, что, кажется, я способна на что-то ужасное. И, меньшее, что я могу сделать, это взорваться:
— Простить говоришь? Его?! А это мне вернет её? Если не ошибаюсь, у него-то вся семья уцелела! Как он вообще смеет сюда звонить?! Как у него наглости хватило решить, что я что-то забыла?! Это может по мнению такого бесчувственного убийцы, как он, прошёл достаточный срок, а лично для меня время давно остановилось! И последние крупинки моих песочных часов выпали когда моя сестры вспыхнула пламенем! Это, в конце концов, мой дом! И мне решать, с кем разговаривать и на чьи телефонные звонки отвечать!..
Пит молчит. Он долго и пристально смотрит на меня. Спокоен, хладнокровен. А потом направляется к выходу.
— Куда ты?
— В свой дом.
***
Смотрю то на часы, то на пекарню. Последний посетитель ушёл уже около часа назад. Питу давно пора закрыть свою лавочку и вернуться домой.
Понимаю, что больше не выдержу ни минуты, и направляюсь к нему.
— Помогу тебе убраться, чтобы ты быстрее закончил. И пойдём домой, — начинаю я с порога.
Пит ничего не отвечает, продолжая подметать рассыпавшуюся за день муку, сахар, яичную скорлупу.
Отскребаю с поверхности рабочего стола прилипшее тесто, тщательно мою его, насухо протираю тряпкой.
Наверное, из-за одолевающих меня мыслей, я чересчур медлительна, потому что неспешно развешивая полотенца сушиться понимаю, что Пит уже всё остальное давно закончил. И пристально смотрит на меня.
— Прости, — охрипшим от молчания голосом прошу я. Не знаю, услышал ли он меня, но повторять не собираюсь: извинения — не мой конёк. — Это наш дом, Пит. Наш с тобой. Я… я сорвалась. Ты не виноват…
— Я понимаю, Китнисс. Я всё понимаю, — и вот я уже в его крепких и сильных объятиях. И всё, что я могу — разрыдаться в ответ.
Я нахожусь в этой ловушке дни, годы, может быть, целые века. Мёртвая, но не умершая.
Проходит много времени, прежде чем я соглашаюсь поговорить с Гейлом. Пит звонит. Сам набирает номер и терпеливо слушает длинные гудки.
«Китнисс, каждый из нас должен попробовать начать новую жизнь. У каждого человека есть альтернатива — либо смириться и бездействовать, либо пытаться сделать хоть что-нибудь. Пусть не хватит сил. Но попытка похвальна. Гейл пытается жить с этим. Пытается исправить то, что натворил, создав новую ячейку общества. Не знаю, сработает ли его способ, но он ждёт. Ждёт от тебя флажок, чтобы вступить на новую мирную тропу», — раз за разом прокручиваю в голове слова Пита, но когда находясь на приличном расстоянии слышу низкое: «Алло!», понимаю, что есть вещи, которые сильнее меня.