Всадники
Шрифт:
Засыпав две горсти соли и размешав в котле, кашевар продолжал, снизив голос:
– Беспременно вдарим! По всем приметам, не сегодня-завтра.
Предчувствие не обмануло старого бойца. В ночь Ребров перебросил эскадрон к небольшому селу, укрыл в роще и послал разведку.
– В гарнизоне от силы рота!
– доложил старший разведки.
– И, видать, нас не ждут. Вооружение не так чтобы шибкое: артиллерии - ноль, а пулеметов, по видимости, один - на колокольне. Если с наскоку...
– С наскоку
– Один, должно быть, - развел руками разведчик.
– Они тоже не дураки показывать.
К рассвету второй и третий взводы перешли подмерзшее болотце и затаились в овраге. Первому взводу приказано спешиться и идти на село в лоб - для маскировки.
Севка видел, как из рощи выскользнула цепь первого взвода, припала к земле. За ней - вторая цепь, тоже ползком. Неужели противник не видит? Или подпускает на выстрел?
Рядом с кухней стояла в резерве запряженная парой пулеметная тачанка. Ее редко применяли в атаках, чаще при отходе - для заслона.
Пулеметчик Дроздов молча курил одну цигарку за другой, хмурился. Ездовой Охрименко лежал под кустом на попоне, укрывшись с головой шинелью, - маялся животом.
Вот и первый выстрел с той стороны! Над плетнем заголубел дымок. С нашей стороны - залп. С колокольни - пулеметная строчка. Завязалось!
– Эс-кадрон, ш-шашки к бою! Марш - ма-арш!
– врастяжку скомандовал Ребров, вскидывая клинок и выпуская Бурьяна во весь мах.
Ухнула, застонала под копытами схваченная морозом земля, екнули конские селезенки. Развернувшись в лаву, всадники начали заходить на село с фланга.
И, откуда ни возьмись, с чердака крайней хаты полоснул по коннице станковый пулемет.
– Клади коней!
– крикнул Ребров, сдерживая Бурьяна, и скатился на землю.
На Севкиных глазах послушно легли под огнем старые эскадронные кони, заслонив спешенных кавалеристов. А молодые, необученные - ни в какую! Обезумев от страха, метались туда-сюда, волоча на поводьях бойцов, ошалело храпя.
– Р-разворачивай!
– отшвырнул цигарку Дроздов, кинулся к тачанке.
Ездовой выпростал из-под шинели усатое лицо, тупо посмотрел на пулеметчика.
– Разворачивай, старый сыч, зарублю!
Севку подхватили невидимые крылья. Вскочил на тачанку:
– Садись, дядя Федор!
Гикнул, ожег вороных кнутом, и тачанка молнией вылетела под пули. В передке во весь рост - Севка. Натянутые вожжи в руках, как струны. Вот он развернул тачанку для боя, Дроздов припал к пулемету:
"Та-та-та-та! Та-та-та-та!" По слуховому окну чердака, да по плетням, да опять по слуховому: "Та-та-та-та!"
– Федя, золотой!
– повеселели бойцы.
– Федя-а!..
Захлебнулся вражеский пулемет на чердаке.
Тут и подняли бойцы коней.
– Шашки вон!
– пропел на высокой ноте юношески звонкий голос. Вдогон марш-ма-арш!
Это товарищ Касаткин, комиссар. На плечах выбитого из села противника ведет эскадрон к станции. Гореть пакгаузам железной дороги, рваться на складах патронам и снарядам, истекать керосином простреленным цистернам и валиться с высоты на землю взорванной водокачке.
Раненого командира санитары бережно подняли на повозку, фельдшер сделал укол.
На ту же повозку положил пулеметчик Дроздов и Севку. Положил, взял из тачанки полушубок, укрыл.
– Крепись, Савостьян! Поболит - перестанет. Земной тебе поклон от эскадрона.
Севка хотел улыбнуться в ответ, но губы его не послушались. Улыбнулись одни глаза.
Под вечер санитары доставили раненых на железную дорогу, погрузили в товарный вагон. Севка лежал на соломе, укрытый полушубком. Рана в плече почти не болела. Думалось про эскадрон: как он там без командира?
Дорога оказалась длинной. Вагон прицепляли то к одному поезду, то к другому. Поезда часто останавливались, долго стояли на разъездах, полустанках, а то и просто в поле.
Из шести раненых больше всех ослаб командир. Он то приходил в сознание, то снова впадал в забытье. И Севке становилось страшно, особенно по ночам: вдруг умрет!
Но приходило утро, и Степан Викторович открывал ввалившиеся глаза, требовал пить.
Потом ему стало полегче, и однажды он заговорил, тихо, почти шепотом:
– Сева, а ведь меня всего на полпальца выше сердца ударило. Чуть бы пониже - и конец... Счастье! Не иначе как твоя дареная подкова выручила.
– Вы это всерьез, дядя Степан, про подкову?
– Шучу!
– улыбнулся командир.
– Не в подкове суть. Тут дело случая. А счастье, Сева, оно куда сложнее. Я за ним с эскадроном уже давненько скачу. Сколько товарищей потерял, сколько полей ископытил. А счастье все еще впереди.
– Может, его и нет на свете, а люди только зря говорят, - задумался Севка.
– Как это нет!
– рассердился эскадронный.
– Зря, что ли, воюем, жизни кладем? Ты эти слюнявые мысли брось.
Утомленный разговором, задремал командир.
Полежал с закрытыми глазами и Севка, но спать не хотелось. Повернулся на правый бок, на левый - не уснуть. Подтянул колени, сел. Полушубок сполз, вывернулся шерстью наружу.
Севкино внимание привлекла странная заплатка, пришитая изнутри. Карман! Пальцы нашарили в уголке что-то твердое. Уцепился покрепче, оторвал сложенный вчетверо кусочек овчины, исписанный химическим карандашом. Прочел и тут же повернулся к командиру. Но тот спал.