Все дороги ведут к тебе
Шрифт:
Я взглянула на Эйма. Он настороженно смотрел на нас обоих.
Серые глаза были прикованы ко мне. Роудс с нежностью взял меня за руки.
– Пойдем в дом.
Кивнув, я пошла с ним через двор и поднялась по ступенькам веранды. Только когда мы зашли внутрь, я поняла, что Эйм идет следом. Должно быть, Роудс тоже только сейчас заметил его, потому что остановился.
– Что? Ты и меня пугаешь, – сказал парнишка.
– Эйм, это личное.
Роудс произнес это с напором. С тем же ужасно серьезным выражением на лице.
– Ора, вы же не против, нет?
Что мне было
– Все в порядке. – Сглотнув, я подняла глаза на мужчину, который вчера уговорил меня вернуться к нему и спать в его постели. – Ты же не собираешься разбить мне сердце, нет?
Роудс склонил голову набок, кадык у него дернулся – и я испугалась еще больше. Его глаза смотрели страдальчески.
– Я этого не хочу, если это имеет значение.
Мне стало не по себе.
Его плечи поникли.
– Это не то, что ты думаешь, – серьезно сказал он.
Я почувствовала себя дурно. Он вздохнул и почесал затылок.
– Извини, ангел! Я уже облажался.
– Просто скажи, в чем дело. Что стряслось? Я не шучу: ты меня пугаешь. Нас обоих.
– Да, папа, скажи! – подал голос Эйм. – Ты какой-то странный.
Роудс покачал головой и вздохнул:
– Закрой дверь, сынок.
Парнишка притворил ее и скрестил руки на груди. У меня по телу пробежал озноб. Изнутри поднимался страх при мысли о том, что могло так его напугать. Он легко справился с летучей мышью. Без проблем поднялся по трехметровой лестнице. Может, он болен? Или с кем-то что-то случилось?
Роудс выдохнул, уперся взглядом в пол, а потом поднял голову и сказал:
– Помнишь, я говорил тебе об останках, которые нашел турист?
У меня вдруг похолодело внутри.
– Нет.
– Я говорил. В тот день, когда сюда залетел беркут, – мягко напомнил он. – Потом об этом писали в газетах. И в городе поговаривали.
Я ничего не припоминала.
Но, опять же, всякий раз, когда начинались разговоры о пропавших в горах, я обычно переставала слушать. Все надежды на то, что история мамы завершится и я получу ответы, умерли давным-давно. Возможно, это было эгоистично, но мне было легче жить, не подставляясь под бетонные плиты горя, не фокусируясь на случаях, слишком похожих на то, что произошло с мамой. На протяжении многих лет я едва справлялась с собственной болью. Где уж мне было взять на себя чужую?
Порой травмы оставляют после себя толстые рубцы. Пережившие их могут справиться с чем угодно. Они прошли через самое худшее и способны выдержать любой удар, потому что знают, что могут выжить.
Но есть и такие, как я: они выживают, но их кожа становится тоньше. Иногда она истончается до папиросной бумаги. Их тело и дух поддерживает только воля к жизни. Еще – инстинкт выживания. И терапия.
– Турист наткнулся на кости при спуске. Он оказался хирургом-травматологом и решил, что это… человеческие останки. Он сообщил о находке, и полиция их изъяла.
– Так…
Роудс облизнул губы и крепче стиснул мои руки.
– Они сопоставили ДНК.
Года через три после того, как мама пропала, нашли останки и решили, что это она. Я предоставила образцы ДНК. И каково
Но я знала. Еще до того, как он открыл рот, я знала, что он скажет. По коже побежал озноб.
– На днях тебе позвонят из офиса коронера, но я подумал, будет лучше, если ты узнаешь об этом от меня, – тактично и спокойно сказал он, по-прежнему держа меня за руки.
Я настолько ушла в себя, что не обратила внимания.
И кивнула, сжав губы. Казалось, они потеряли чувствительность. Грудь начало покалывать.
– Да, конечно, – медленно сказала я.
Я знала… знала…
Он выдохнул – квадратная челюсть сместилась из стороны в сторону – и мягким голосом произнес слова, которые я не ожидала услышать и в то же время предчувствовала:
– Дорогая, они принадлежат твоей маме.
Он сказал это. Он действительно это сказал.
Я мысленно повторила его слова. Потом еще раз и еще.
Прикусив нижнюю губу, я стала кивать – быстро и слишком долго. И заморгала настолько часто, что глаза начали слезиться. Я едва расслышала сдавленный всхлип, который неожиданно вырвался из горла.
Останки принадлежали моей маме.
Моей маме!
Лицо Роудса помрачнело. В следующее мгновение он обнял меня и притянул к себе. Я прижималась щекой к пуговицам его рубашки, а из горла рвался новый всхлип. Я пыталась вдохнуть, но вместо этого затряслась всем телом. Меня колотил озноб. Он был сильнее, чем в день Адского похода.
Ее нашли.
Ее наконец нашли!
Мою мамочку, которая любила меня всем сердцем, которая не была идеальной, но всегда утверждала, что идеальность – переоцененное понятие. Ту, которая научила меня, что радость бывает разных видов, форм и размеров. Которая всеми силами и отчаянно долго боролась с невидимой болезнью.
Ее нашли. Спустя столько лет. После всего…
Воспоминание о том моменте двадцатилетней давности, когда я поняла, что она не приедет за мной, полоснуло по сердцу словно ножом. Тогда я заплакала. Зарыдала в голос. Закричала, надрывая горло и душу. Мама, мамочка, мамочка, пожалуйста, ну пожалуйста, вернись!
– Теперь она сможет обрести покой, – прошептал он, и я взвыла, прижимаясь ртом к его рубашке. – Я знаю, дорогая, я знаю…
Я ревела. Слезы лились из самого нутра. Я оплакивала все, чего лишилась сама и чего лишилась она. Но, возможно, это были и слезы облегчения – оттого, что она больше не одна. И я, пожалуй, тоже.
Несколько часов спустя я проснулась на диване в гостиной. Глаза опухли, ресницы слиплись. Когда я прищурилась, стало больно. Моя голова лежала на коленях Роудса. Он сидел, прислонясь к спинке и положив на нее голову. Одна рука лежала на моем боку, другая – у меня на затылке.