Все дороги ведут к тебе
Шрифт:
Все мое тело напряглось в наступившей тишине. Похоже, он положил гитару и направился к дверям. И точно: из-за угла выглянула его голова.
Я подняла руку в надежде, что его отец скрылся с веранды.
– Привет!
Парнишка посмотрел на меня и тоже остолбенел.
– А что у вас с лицом?
Я до сих пор не свыклась с мыслью, что пугаю людей своим видом.
– Ничего страшного, никто меня не бил. Все в порядке. Спасибо, что спросил!
Казалось, он меня не услышал, потому что по-прежнему не сводил глаз с
– Я в порядке, – заверила я. – Клянусь.
Вроде бы это его успокоило: беспокойство в глазах угасло.
– Я вам… помешал?
Я скорчила физиономию, а затем поморщилась:
– Прикалываешься? Да ничуть!
Его отец был прав: парнишка мне не поверил. Я почувствовала, как он мысленно закатывает глаза.
– Я серьезно. У тебя великолепный голос.
Но он не купился.
Тогда я решила зайти с другой стороны.
– Я узнала пару песен, которые ты играл. Но вот та, что в середине… Что это было?
И тут он покраснел.
А у меня екнуло в животе.
– Она твоя? Ты ее написал?
Его голова исчезла, и я направилась к гаражу. Он отступил всего на несколько шагов и сосредоточенно смотрел в пол.
– Если так, то это потрясающе, Эймос! Я… – Блин. Я не планировала этого говорить, но раз так сложилось… – Когда-то я писала песни.
Он не поднял глаз.
М-да, следовало действовать хитрее.
– Эй, я серьезно! Не люблю ранить чужие чувства, но думай я иначе про твой голос и песню, которую ты пел, я бы промолчала. Она действительно классная! У тебя талант.
Эймос поднял носок кроссовка.
Я чувствовала себя ужасно.
– Нет, серьезно, – я кашлянула. – Мои песни были… в альбомах.
Приподнялся носок другого кроссовка.
– Если хочешь, я бы могла тебе помочь. С песнями, я имею в виду. Дать совет. Я не лучшая, но и не хуже всех. У меня хороший слух, и обычно я знаю, что пойдет, а что нет.
Он стрельнул в меня взглядом.
– Если хочешь. И мне случалось брать уроки вокала.
«Случалось» – это слабо сказано! У меня не блестящие вокальные данные, но медведь на ухо не наступил. И когда я пою, кошки не воют, а дети не разбегаются в ужасе.
Он сглотнул. Я ждала.
– Вы писали песни, которые исполняли другие? – недоверчиво спросил он.
Мне уже доводилось это слышать.
– Да.
Оба носка поднялись вверх, и через секунду он продолжил:
– У меня был учитель пения, только давным-давно… – Я постаралась не улыбнуться при мысли о том, что он считал произошедшим давным-давно. – Но больше уроков не было. Я пою в школьном хоре.
– Это слышно.
Он покосился на меня так, будто я несу херню.
– Я так себе пою.
– Не согласна! Но Райнер Култи тоже считал, что ему есть куда расти.
– А это кто?
Теперь настала моя очередь покоситься на него.
– Известный футболист.
– Мама на все согласится. Она говорит, что обязана вам жизнью.
Я улыбнулась, но он этого не заметил, потому что снова сосредоточился на обуви. Выходит, он решил подумать?
– Тогда дай знать. Ты знаешь, где меня найти.
Еще один взгляд серых глаз – и, клянусь, его губы тронула легкая улыбка.
Я тоже улыбнулась.
Глава тринадцатая
– И что с этим не так?
Я сидела, положив ногу на ногу, на складном стуле в гараже мистера Роудса и смотрела на его сына. Он сидел на полу на подушке, которую откуда-то вытащил, примостив на колене блокнот. Мы уже час говорили о творчестве – не сказать чтобы спорили, потому что Эймос по-прежнему держался со мной довольно скованно, но что-то вроде того. Еще чуть-чуть – и он, пожалуй, закатил бы глаза.
Это было наше четвертое занятие, и, честно говоря, я до сих пор не оправилась от удивления, когда неделю назад он постучал ко мне и спросил, не занята ли я – я не была – и могу ли взглянуть на его рабочий материал.
В жизни не чувствовала себя настолько польщенной!
Даже когда Юки прилегла рядом со мной на кровать в гостевой комнате и прошептала:
– У меня не выходит, Ора-Бора. Ты поможешь?
Я сомневалась, но интуиция меня подвела, и мы вместе написали двенадцать песен.
К тому же… он был таким юным и застенчивым, и уже это меня умиляло.
Да я бы помогла ему, чего бы это ни стоило!
И, засучив рукава, взялась за дело. В тот день мы трудились два часа.
Два дня спустя – еще три.
А потом по два часа почти каждый день.
Поначалу он очень смущался, в основном слушал мой треп. Затем сунул мне свой блокнот, и потом мы передавали его друг другу. Я восприняла свою миссию всерьез: знала, каково это – показывать материал, над которым работаешь, в надежде, что его не разнесут в пух и прах.
Честно говоря, я поразилась, что он отважился на такой шаг.
Постепенно он начал открываться. Мы обсуждали разные нюансы. Он задавал вопросы! И в основном говорил.
Мне это очень нравилось.
Именно это происходило сейчас: он спрашивал, почему я считаю, что ему не стоит писать о любви. Я уже не раз намекала на это, но сегодня сказала напрямик.
– Нет ничего плохого в том, что ты хочешь написать песню о любви. Но тебе пятнадцать! Ты же не хочешь стать следующим Бибером, так?