Всё и сразу

Миссироли Марко

И вот наступает тот самый день: полуопущенные ставни, «Би Джиз» и топот ног, раз за разом пытающихся повторить знаменитый прыжок.

Голос Бруни по телефону, удивленный и приветливый. Он уже некоторое время не при делах, но добыть мне стол может без проблем. Я спрашиваю, с чего он решил, будто мне нужен стол. И слышу знакомый смех, где-то между детским плачем и сухим кашлем.

– Ну да, хочу еще разок попробовать.

– Сколько?

– Три тысячи.

– Дай пару дней, я тебе наберу.

Ежегодное закрытие

Вальтерова заведения мы отмечаем так, будто закрывается он сам. Впадает по осени в спячку: никаких поездок в экзотические страны, забаррикадируется в своем доме в Борго Сан-Джованни и кухарит, выбираясь разве что по воскресеньям отобедать в каком-нибудь рыбном ресторанчике. Пару раз выезжает за город. А к Пасхе поднимает ставни и начинает все сначала.

В одном из тостов всплывает и его имя: за Нандо. Это говорит Леле, и Биби сразу же наполняет мой бокал. Здесь, на веранде с видом на канал, собрались мы все. Столы сложены на заднем дворе, вывеска «Невод» завернута в пленку, шипучий, игристый Римини уходит в прошлое. Как и Милан, ушедший вместе с ним.

После расставания с Джулией они все спрашивали, не завелась ли у меня пассия. Это слово, пассия, использовала она, а он тут же навострил антенны в ожидании ответа. Зная, что я в Милане, один в двухкомнатной квартире с покосившимся столом… Милан и железобетон сильно меняют детей.

Они объявились месяца через два после того, как съехала Джулия. Я уложил их на двуспальной кровати, сам лег на диване. А утром он разбудил меня скрипом отвертки: подтягивал стеклянную столешницу, которая перекашивалась, стоило только поставить на край локти.

– Ты храпишь? – спрашивает Биби.

– А ты?

В самом конце вечера в честь Вальтерова закрытия я пригласил ее переночевать у меня, и это для нас впервые.

Приехав домой, я отвел ее в нижнюю спальню. Мы сразу легли в постель: матрас оказался удобным, только холодно, я ведь даже не успел включить отопление. Накрываемся одеялами, одни носы торчат.

– Бывает, всхрапываю. – Она прячет ступни мне между ног. Мы то не спим, то засыпаем, то просыпаемся снова, то засыпает она, а я разглядываю ее силуэт рядом. Костлявое плечо, мягкий бочок. Человек ко всему теряет привычку.

Потом засыпаю и я, а когда просыпаюсь, она лежит ко мне лицом, смотрит. И я тоже смотрю – острые черты, свернувшееся клубочком тело; подушка постепенно впитывает ее запах. Теперь я вижу ее совсем четко.

Поднимаемся наверх позавтракать. В кухне тепло, и мы закрываем дверь, чтобы его сохранить. Биби не садится: исследует специи, варенья – проводит пальцами, почти не касаясь.

– Где он обычно садился?

– Здесь, – я указываю на стул ближе к плите.

– А ты, Сандро, где?

– Здесь, – указываю на стул возле окна. Она выбирает мой, а я, сварив кофе, прислоняюсь к буфету.

«Би Джиз», «Джексон Файв», Чак Берри. Он что ни день пытается танцевать – дома, в одиночестве. Потом приходит она, заводит шэг – тот самый, с обломом.

И говорит:

– Давай, может, еще разок попробуем?

Захожу в банк, чтобы закрыть последние

вопросы по завещанию. Меня проводят в кабинет управляющего, выражают соболезнования, сообщают, что он оставил точные инструкции: потребовал, чтобы прежде, чем я решу, подписывать ли инвестиционный план, хранящийся в конверте у нотариуса, меня надлежащим образом проинформировали обо всех плюсах и минусах. Возможно, даже предложили бы альтернативу.

Слушаю их минут двадцать, потом говорю, что подумаю. Управляющий возвращается к пенсионным фондам и смешанным стратегиям на развивающихся рынках. Запрашиваю пять тысяч евро наличными.

Игровая циклотимия: синусоидальные психические колебания, по шесть-восемь эмоциональных пиков в день игры. На эмоциональном пике: эйфория, учащенное сердцебиение и тремор, резкие движения, дисперцепция. На эмоциональном спаде: ощущение безысходности, отсутствие мотивации, резкое снижение эмпатии.

Выходя из банка, я слышу, как меня окликают: это Патриция-с-Сардинии. Она машет мне рукой с той стороны виа Мареккьезе, подходит. Из сумки выглядывает бумажный пакет из пекарни.

– Сандро! – говорит она, поправляя шерстяную шапку. – Видела, как ты входил. Давай по кофейку? Время есть?

Раз в месяц, вечером в среду, мы с твоим папой ходили в кино. Потом ужинали, но совсем недолго. Он часто спрашивал меня о твоей маме, словно я знала о ней то, чего сам он не знал. Среди прочего я рассказала о том дне, в Риччоне, когда мы взяли напрокат каноэ и течение отнесло нас в море. Видел бы ты его! Каноэ? Какое еще каноэ? Течение? Какое еще течение? Катерина мне об этом не рассказывала. И все спрашивал, спрашивал… А иногда мы просто гуляли. Нет, танцевать он меня не приглашал.

Патриция подбрасывает меня домой. Мы еще некоторое время сидим в машине, не глуша мотор, а когда я все-таки собираюсь выйти, она спрашивает, нельзя ли ей попрощаться с домом. Входит в ворота, но подниматься отказывается. Только раз привстает на цыпочки, заглядывает в окно спальни и, обойдя дом, останавливается у огорода.

Там ни травинки, все насквозь промерзло, и она молча ковыряет землю острым мыском туфли.

Проигрыш за столом: по ходу игры непрерывно прикидывать в уме потенциальный размер долга. Сколько ты в состоянии заплатить. На что готов пойти. Осознание экономических последствий, осознание реальности шансов на погашение, осознание отголосков в личном плане.

Поначалу тебя, вчерашнего новичка, слегка придерживают: разрешают играть только в рамках лимита и только на наличные, которые ты меняешь на фишки. Просьбы поверить в долг не удовлетворяются категорически. Затем потихоньку начинают разрешать кредиты, долговые расписки. Через некоторое время ближний круг, осознав, какой у кого кошелек, потихоньку избавляется от тех столов и игроков, что создают проблемы, оставляя незакрытый кредит. И, наконец, последний этап, когда тебе уже позволено все.

Работающая схема: прежде чем войти в квартиру, записать свой лимит и последствия, с которыми готов иметь дело. Записать – и больше о них не думать.