Все лестницы ведут вниз
Шрифт:
— Иди Насть. Я больше не буду тебя трогать.
— Вот уж спасибо! Соблаговолила. — Она все трогала лицо и пробовала вытереть нос. — Как же я пойду?
— Сама виновата, — смотря в землю, тихо сказала Аня. — Животные ни в чем не повинны… И Ленку зачем-то травили… Меня куклой хотели сделать…
— Сама чем лучше? Ходишь, всех ненавидишь, презираешь всех нас, а Ленку свою и без нас травишь… У тебя только по-своему. Используешь ее, а она тебе слова поперек сказать не может. Наверное, она у тебя еще и извинения каждый раз просит, за то, что ты ей
— Что стоишь? Садись. — Дернула в бок головой. — Давно не разговаривали.
— Ага! Щас! Накинешься опять… Бешеная.
— Да садись. Я же сказала, больше не буду.
Настя сначала присмотрелась, потом не спеша подошла и села около Ани, тоже облокотившись о дерево.
— Подожди, — полезла Аня в сумку. — Вот, держи. Слюной смочи, — достала она чистый, аккуратно сложный платок.
— Спасибо, — удивлено сказала Настя.
— Я.
— Что?
— Говорю, я все это с ними сделала. Это кислота. В стаканчики к ним подкинула.
— Ничего себе, — вытирала платком нос. — А ты знаешь, что Зорина теперь в больнице?
— Как? — повернулась Аня. В груди немного екнуло.
— Она в окно бросилась. Как Машка вылетела, эта встала и побежала прямо к окну. Поймать не успели. Но там ничего страшно, — махнула ладонью. — В стопе, говорят, перелом… Вроде шрам на лбу небольшой… будет. Представляешь, Ань! — с интересом воскликнула Котова. — Она так кричала, что у нее челюсть заклинило.
— Ух ты, — удивилась Аня. — Да, она так вопила… Я даже сначала испугалась.
— Да там все испугались, — сказала Настя и шутя, изображая Зорину, глухо протянула «а-а» махая у головы руками, а потом засмеялась — за ней посмеялась, но как-то грустно, и Аня. — Да, Ань, начудила ты сегодня. Я никому не скажу. Хочешь, честно? Я же сама терпеть их не могу. Просто я их опередила, сделав вид, что как бы с ними. Ты же когда отказалась общаться со мной, они и меня хотели травить. Куклой сделать, как ты говоришь. Озлобленные они какие-то… сучки.
— Скверна.
— Что? А! Ладно. Странная ты стала. Слушай, Ань, скажи честно, почему ты перестала со мной общаться? Вроде как не разлей вода были. Так хорошо же дружили. Почему, Ань? Вот честно, мне было очень обидно. Я тогда сильно переживала.
— Не знаю, — сказала Аня и помолчав добавила грустным голосом. — Что-то сломалось во мне… наверное.
— Тогда? Из-за Наумова.
— Вроде да. Он же на моих глазах повесился. То есть почти на моих глазах.
Настя впилась в Аню взглядом — ее глаза расширились вдвое.
— Прям там?
— Ага. Я проснулась… Пьяная была. А он висит. Урод! — Аня посмотрела на Настю. — Здесь еще кровь. Дай, — взяла она платок и сама стала вытирать капельку размазанной крови на губе Котовой.
Минут с пять они молчали, потом Аня встала, сказав:
— Ладно Насть. Пошла я.
— Куда?
— С пустотой бороться. Сломанное смазывать буду.
— Как? —
Воскресенская достала нож из кармана и щелкнула лезвием.
— Это как? А-а, не надо, — замахала рукой, — не говори. Как я выгляжу?
— Ну так… Прости, — нахмурилась она.
Настя пошла в одну сторону, а Аня в другую. Обе понурили голову.
— Аня! — окликнула Настя. Та устало обернулась. — Может начнем дружить? Вот честно, я очень скучаю по тем дням. Весело же было! Не скучно.
— С убогой хочешь дружить? — громко произнесла Аня, будто бы желая, чтобы весь город услышал.
— Да ладно тебе. Обе хороши…
— Не знаю. Посмотрим.
5
— Это ты написала? — спросила Лена.
Они стояли во дворе. Аня курила — нервно и быстро, желая как можно скорее уйти. С самого утра день поганый.
— Что написала? — не оборачиваясь произнесла Аня. Ей не хотелось смотреть на Ленку. Снова эта замороженная бледность. Случайно бросая взгляд на подругу, Аня всякий раз видела как та кусает свою нижнюю губу. Как же хочется разбить эту губу, «а лучше бросить ее на землю как Котову и бить, бить, бить… Как же ты меня бесишь!»
— На лбу Ершовой! — раздраженно выкрикнула она.
Аня бросила злой взгляд на Лену.
— Ты можешь не морщить свою рожу, а? Что ты губу постоянно сосешь, дура?
Лена повернула голову, но губу — как из принципа — не отпустила. Обе нервировали друг друга.
— Нет, не я, — соврала Аня.
— Это подло! — повернулась Лена. Она не верила подруге. Ей хотелось услышать отрицательный ответ, но интонация Ани только подтверждала догадку. Самое противное, что и она во всем этом участвовала, а ведь Аня ни о чем подобном не говорила — опять соврала. Опять воспользовалась!
— Это очень мерзко, Аня, — с осуждением произнесла она, всматриваясь в зеленые насупленные глаза подруги и делая усилия над собой, чтобы не прикусить губу.
— Здесь все мерзко, — проронила Воскресенская выдыхая дым.
— Нет, не все! — прикрикнула Лена, взвизгнув своим голоском. — Зачем ты это сделала? Меня опять… использовала… Почему тебе просто не сидится на месте? Ты вообще может быть нормальным человеком?
Какими бы крепкими не были нервные струнки Лены, но первая сорвалась. Аня долго и упорно тянула, дергала, игралась с этой стрункой — наконец неосмотрительно порвала.
— Тебе мало психиатра? Опеки тебе мало? Ты еще в колонию хочет? А-а-ань! Ты ненормальная что-ли? Ты совсем дура? Слышишь меня? — разошлась Лена. — Нет, ты не дура… Прости меня… — вырвался нервный смешок, — но ты тупая стерва! Ты тупая убогая стерва! У тебя с головой не все в порядке! — еще смешок. — Они, конечно, мрази, но ты… ты, Ань… ты мразь особенная. Как ты говоришь? Породистые? Вот ты и есть породистая мразь!
Аня смотрела в сторону не переменившись в лице — брови все также прикрывали глаза. С виду спокойная, она подносила к губам сигарету, и затянувшись, тут же, напором выдавала клубистую струю изо рта и ноздрей.