Все лестницы ведут вниз

Чернышев Олег

Вздрогнув над провалом, Аня соскочила с кровати и побежала в коридор. Просунув ноги в изношенные, выцветшие свои кроссовки, она выбежала в подъезд хлопнув дверью и не закрыв на замок дверь.

Вскоре она стояла напротив дома Наумовой — смотрела на распахнутую дверь, которую выбегая оставила открытой. Как тогда — лицо Ани застыло, а взгляд выдавил тоску, пением сирены зазывающей пустоту. Казалось, там, за дверью, удушливая тишина как в комнате; черная голодная масса за ней только и норовит пожрать Аню; ждет, когда Аня переступит порог.

Зайдя в дом, она ступала носочками — осторожно и бесшумно: через коридор и кухню в комнату.

Встав у двери, она подалась вперед, чтобы посмотреть за проем на кровать. Там, в сумраке, освещенным слабым светом из окна лежит неподвижная Наумова, как какая-та тень без хозяина. Положение не изменилась с самого утра, когда Аня всхлипывая от слез выбежала из этого дурнопахнущего дома; от голоса, от испуганно-просящих глаз.

Аня вышла из-за порога, перешагивая досконально известные скрипучие места на полу; на носочках, медленно и бесшумно подкралась к Вере Ивановне. Спит: видно как на этой исхудалой тени еле заметно поднимается и опускаясь тощая грудь. Минута, пять, десять… Сколько Аня стояла, всматриваясь в известные черты лица, она уже не узнает — не вспомнит.

Вдруг, что-то похожее на судорогу, но души, а не тела, в груди схватило Аню и криком попыталось вырваться через горло. Обеими руками Аня ухватилась за рот, с силой сомкнула зубы и прижала губы выпучив заблестевшие во тьме глаза. Вскоре прошло — засело там, в животе: нечто холодное и крикливое. Оно будто ползало, примерялось и готовилось снова выпрыгнуть через рот Ани.

Руки как сами — одним движением выдернули из под головы Наумовой подушку. Аня увидела, как глаза женщины тут же открылись, слабо блеснув в чуть освещенной комнате, и прежде чем на ее лицо легла подушка, Наумова как в удивление, от неожиданности разинув рот, звучно вобрала в себя воздух.

Прижав к лицу подушку, Аня всем своим небольшим весом налегла на свои трясущиеся руки обхватив голову Наумовой, и молча, лишь подрагивая в дыхании, упиралась ладонями, желала лишь одного — чтобы все это быстрее закончилось; чтобы слетело это несправедливое бремя с ее детских плеч. Сначала Наумова ухватилась руками за запястья Ани — два раза дернула, пытаясь выдернуть руки девочки со своего лица, но потом, вспомнив все, вспомнив свою же утреннюю мольбу, покорно разжала трясущиеся пальцы. Женщина протянула руки вдоль тела и можно было разглядеть, как она, сжав их в кулаки, силилась держать неподвижно, вытянутыми прямо, чтобы не мешать Ане; чтобы Аня довела все до конца — проводила ее через тонкую границу жизни и смерти.

Если бы тогда Наумова могла произнести хоть слово, она бы сказала Ане: «Спасибо».

***

В сумраке надвигающейся ночи все эти мелкие, временем поедаемые дома становятся похожи на курганы, которые скрывают под собой тайны человеческих судеб. Курганом больше — тайной больше, могилой больше. Земля пополнилась еще одним безответным вопросом, собираемом ею — жадной — веками. Время идет — вопросов больше, ответов меньше.

Улица, ведущая в сторону города здесь постоянно темная, не освещаемая. Раньше в домах зажигался свет и через окна выглядывал тусклый свет. Сейчас же темно, как у Ани на сердце — ни огонька в нем, ни даже искорки; и так, казалось ей, теперь останется навсегда, пока она сама не прыгнет в объятия холодной земли, которая только и жаждет того, когда Анька оступиться — окончательно и бесповоротно.

Шла она медленно, мелкими шажками. Каждая ее мышца ныла от напряжения, а в животе метался из стороны в сторону крик — рвался через

грудь наружу, но Аня сдерживала его сжав чуть ли не до боли зубы. Ей бы лучше остановиться, упасть на траву и закричать на весь город, который равнодушно не хочет ее знать — он всегда был глух к ее слезам.

Впереди Аня увидела грузную фигуру человека, которая зашла за калитку, стукнув дверцей позади себя, от чего задрожав, заскрежетал деревянный забор. Аня поравнялась с домом куда зашла эта огромная тень. Свет уже загорелся в одном из двух окон. Ей этот дом известен — Аня давно знала, где живет Лисенко — одинокая женщина, в одиночестве своем сама же виноватая, как виновата была ее мать.

Время потеряло свою меру, каждой секундой слишком растянувшись, либо сжавшись до крайних пределов. И так стояла Аня, не отводя взгляда от тусклого желтого окна, сама превратившись в тень наподобие одинокого дерева посреди поля.

Она развернулась и уже скорым шагом пошла обратно в дом-курган Наумовой. Это все стаи птиц, которые в трудные минуты кружат вокруг Ани. Одна из них села ей на плечо и просунула клюв в ухо, прошептав мысль уставшему рассудку девочки.

Зайдя в дом и зачем-то снова заглянув в спальню, Воскресенская увидела, что оставила труп с подушкой на лице. Без эмоций и чувств — здесь же испарившихся — она подошла и сняла ее, потом подняла голову Наумовой, а под нее положила подушку. После она прошла в комнату некогда бывшей Олега. Включив телефон, она стала рыскать по шкафу и тумбе. Нашла — три свечи, но три ей не нужны: взяла две. После достала из мусорного ведра пустую бутылку водки, на кухне с петли сорвала старую тряпку служившей полотенцем для рук и вышла на улицу. Она знала, что за домом Олегом был сколочен что-то вроде маленького деревянного навеса, под которым он держал всякое барахло, только ему нужное.

Поравнявшись с домом Лисенко, Аня аккуратно толкнула калитку. Как и в большинстве подобных хибар, она не закрывалась. Подойдя поближе к темному окну, метра с два, Аня подняла бутылку, которую держала в правой руке, а левой чиркнула зажигалкой, вызволяя на свободу огонек. Вычеркнув желтый язычок, она держала зажигалку перед глазами наравне с бутылкой и словно завороженная впилась в его спокойное горение.

— Рыжий — самый болезненный… — задумчиво произнесла Аня. — Иди на свободу, огонек, — и подожгла тряпку, торчащую из горлышка бутылки.

Немного подождав, пока пламя охватит ткань, Аня отвела в сторону руку, сделала шаг назад и бросила бутылку в окно. Комната осветилась желтым светом; было видно как по противоположной стене разливается рыжее пламя, жадно рычащее, как выпущенный на волю голодный зверь.

Не отводя глаз от разбитого окна, Аня попятилась назад — к забору. Вскоре послышался топот и — того не было видно — вроде как открылась дверь в загоревшую комнату. Раздался голос Лисенко, тревожный, громкий:

— Господи! Мамочки! Что же это… Горю! Горю!

Аня мигом развернулась и побежала домой, оставив калитку открытой.

***

Вернувшись домов, она осторожно прикрыла дверь и легонько провернула ключом два оборота в замке. После разулась, поставила обувь в угол, пошла в ванную, а там не спеша умылась и почистила зубы. Увидев на полке гребень, принялась расчесывать волосы — аккуратно, не спеша, присматриваясь к медленному движению руки вниз, вдоль своих рыжих волос. Поворачивая голову из стороны в сторону, она заботливо укладывала каждый свой длинный волосок.