Всё не так, как кажется
Шрифт:
– Не вернётся. Он уже никогда не вернётся. Потому что он умер. Сегодня в новостях передали.
Вера Петровна не сразу находит, что сказать.
– Тогда ты тем более должна дважды подумать. Ведь ты собираешься уничтожить след, который он мог бы оставить на земле. Это так страшно, когда умирают молодые, не успев обзавестись потомством!
Мне плевать на Бахрамова. У меня на душе из-за него раны, и вряд ли когда-нибудь полностью зарубцуются. Каждый оставляет после себя такой след, на который способен. И это только к лучшему, если в этом мире ничто
– О покойных ведь не говорят плохо, но… он не был хорошим человеком.
– Даже если и так, то посмотри с другой стороны. Это твой малыш. Да-да, не того мужчины, который оставил о себе болезненные воспоминания, а именно твой. Ты готова убить своего малыша? Частичку себя, своего отца, своей матери… Ты готова убить своего ребёнка из-за обиды на его отца? Ведь ты поэтому решилась на аборт?
– Как вы не понимаете, что я никогда не смогу его полюбить?!
– Деточка, знаешь, как часто я слышу эту фразу от женщин, которые приходят ко мне прервать беременность? И многие потом говорят: спасибо, что убедили меня оставить ребёнка. Потому что теперь они не мыслят своей жизни без малыша. Материнский инстинкт в нас намного сильнее любых обид, социальных установок и предубеждений.
Не верю ни одному её слову! Это жестоко! Я не могу оставить этого ребёнка! Не могу… Или?
Врач чувствует мои колебания и идёт в атаку, вынимая из меня душу. Показывает картинки, рассказывает, что сейчас ребёнок выглядит как миниатюрная версия самого себя при рождении, у него уже сформировались все органы.
Зачем мне эта информация? Это так болезненно и, одновременно, волнительно.
Паникую! Не знаю, что делать, как правильно поступить. Как принять решение, о котором я потом не пожалею? Но в целом мире нет ни одного человека, которому я могла бы всё рассказать, чтобы попросить совета…
Я продолжаю настаивать, но в душе разгорается война, полыхает пожар. Выстрелы с обеих сторон больно ранят внутренности. Физически ощущаю, как сомнение берёт горло в тиски. Плетусь за врачом по коридору. Куда подевалась уверенная походка, которой я шла сюда ещё полчаса назад?
В манипуляционную вхожу на ватных ногах. Оглядываться по сторонам страшно. Глаза случайно падают на стол с инструментами. Врач что-то говорит, объясняет, даёт какие-то бумаги подписать, а я... Позорно отключаюсь…
Вызываю такси. Ехать на метро нет сил. Дома снимаю обувь и падаю на диван прямо в верхней одежде. Подташнивает, голова кружится, нет сил даже стянуть с себя куртку.
Утром в университет не иду. Пишу Лизе короткое сообщение, что плохо себя чувствую. А был ли за последнее время хоть один день, когда я чувствовала себя хорошо?
Лиза истолковывает моё сообщение по-своему и отвечает:
"Я всё понимаю. Ты решила пойти на похороны?"
О чём она вообще говорит? Спохватываюсь, улавливая ход её мыслей. Неужели она и вправду думает, что я способна на такое?
"Нет, конечно. Просто мне нездоровится".
Отлежавшись немного, выхожу из дома. Хочется совершать безрассудные поступки. Бесцельно
– Хочу обрезать волосы покороче.
Девушка в униформе смотрит на меня ошалевшим взглядом. Ещё бы – она удивлена моим решением срезать роскошную длинную косу. Сейчас начнёт уговаривать оставить волосы, как врачиха в клинике убеждала оставить ребёнка. Когда уже изобретут роботов-парикмахеров, которые будут стричь людей и не лезть им в душу?
– Какие-то проблемы? Я могу пойти в другой салон, – разворачиваюсь к выходу.
– Нет-нет, присаживайтесь, пожалуйста. Вы уже выбрали стрижку, которую планируете сделать? Или посмотрим каталоги?
Я хочу постричься под "нуль" – именно этого требует сейчас моя больная душа. Но позволяю уговорить себя на каскад длиной до плеч.
Когда вижу падающие на пол длинные чёрные пряди, чувствую странное умиротворение. Жаль, что всю себя нельзя покромсать точно так же. Спустя полчаса на меня из зеркала смотрит незнакомая девушка, лишь отдалённо напоминающая длинноволосую красотку Николь Келлер.
Глава 13
Четыре месяца спустя
Вхожу в комнату для свиданий. Папу вот-вот должны привести. Волнуюсь. Мы не виделись около двух месяцев. В прошлую встречу он был подавлен. Отец не привык к физическому труду, ему всё тут даётся тяжело. А за невыработку нормы штрафные санкции, в том числе и от других заключённых, работающих в его бригаде.
Осматриваюсь. Мрачное помещение, хотя всё аккуратно покрашено – не придраться. Стены давят, усугубляя атмосферу отчаяния и безысходности.
Когда папа появляется в дверях, непроизвольно подскакиваю и жадно разглядываю его, пытаясь уловить малейшие изменения. Осунулся, похудел, седина появилась.
Душа болит за него. Мои проблемы кажутся сущей ерундой по сравнению с его перспективой провести восемь лет за решёткой. Сейчас папе нет ещё сорока трёх – мужчина в самом расцвете. Мог бы ещё пару детей заделать запросто. А освободится в полтинник – уже поздно будет. Страшно представить.
Папа тоже сканирует меня взглядом. Даже находясь в колонии, пытается контролировать.
– Ника, ты…? – его взгляд останавливается на заметно выпирающем уже животе.
Улыбаюсь и киваю. Папа не должен догадаться о моих проблемах и сомнениях, пусть думает, что ребёнок желанный. Ещё не хватало ему за меня волноваться!
– Почему раньше не сказала?
– Не хотела беспокоить раньше времени, – стараюсь улыбаться, словно счастлива сообщить ему новость о своей беременности, – знаю же, что будешь нервничать.
– Но как? А.... отец?
Не убирая с лица улыбки, отрицательно мотаю головой. Тут никуда не деться – не врать же отцу. Он тут же сникает. Даже эта информация бьёт его под дых. Знал бы он историю зачатия моего малыша!