Все о моей мафии
Шрифт:
Часть 2. Эрмитаж
С начала августа 2006 года город на Неве лихорадил скандал, связанный с исчезновением 226 экспонатов из хранилищ Государственного Эрмитажа. В течение нескольких лет в запасники музея не ступала нога ревизора. Но, как ни парадоксально, именно эта кража вскрыла чудовищные нарушения в ведении музейного хозяйства. Долгие годы служба безопасности выстраивала рубежи обороны против внешних врагов, а воры оказались внутри. Долгие годы руководство Эрмитажа развеивало слухи и домыслы, окружавшие главный музей страны. Но сегодня, похоже, многое из того, о чем десятилетиями шептались на кухнях жители культурной столицы, оказывается правдой. Дело о скупке краденого из царских покоев взяла под особый контроль Генеральная прокуратура России. Наконец всем стало понятно, что Эрмитаж — это государство в государстве, куда не могли получить въездные визы ни сотрудники правоохранительных органов, ни представители Счетной палаты, ни независимые эксперты. Мы попытались разобраться, кто и при каких обстоятельствах выносил из музея достояние республики.
Вместе со съемочной группой я прилетела в Питер. На три часа дня у меня было назначено интервью с директором Эрмитажа Михаилом Пиотровским. Михаил Борисович был очень взволнован, но вел себя весьма надменно, как хозяин, в его речи не было и толики чувства вины за произошедшее. В какой-то момент я его так загнала в угол, что мне казалось, что он вот-вот снимет микрофон и пошлет меня ко всем чертям. Он даже умудрился оспорить милицейскую статистику. После интервью с Пиотровским меня охватила такая злоба, что я взялась за расследование с особым остервенением. Как всегда, помогли
В 1985 году Лариса пришла работать в Эрмитаж в отдел истории русской культуры на зарплату 60 рублей. Через несколько лет она возглавила фонд ювелирных изделий. Денег в семье катастрофически не хватало, и Лариса изыскивала все возможные способы подзаработать. Когда ее приглашали на выставки с выездом в другие города, она соглашалась даже мыть полы в выставочном зале после ухода посетителей.
Завадская казалась безотказной. Но, несмотря на видимость хозяйской хватки на работе, дома у Завадских всегда царил бардак. Несложно догадаться, что такой же бардак на самом деле царил и в хранилище. В законе «О музейном фонде России» сказано, что основная обязанность хранителей — вести учет и обеспечивать надежное хранение переданных им предметов. Итак, учет. То есть каждый день Лариса должна была доставать из хранилищ предметы, коротко описывать их, фотографировать и заносить эти характеристики в архив под свою ответственность. Начальник антикварного отдела питерского уголовного розыска Владимир Кириллов рассказал мне, что под ответственностью Завадской (как они выяснили в ходе следствия) числилось всего 400 предметов. Они подсчитали, что если переписывать хотя бы по 10 предметов в день, а именно этим занимаются хранители, то в год под ответственность Завадской должно было переходить 2000 экспонатов. За 20 лет работы — 40 тысяч единиц хранения. Но не 400 же. Чем занималась на работе эта женщина — непонятно. Хорошо. Допустим, как мне пояснил Пиотровский, она занималась научной работой. Мы перерыли Интернет и нашли лишь несколько докладов Завадской на узкопрофильных конференциях. Ни одного упоминания о статьях, книгах, монографиях — ничего. И это еще одна странность в работе хранителя, занимавшегося «научной работой». Я поинтересовалась у директора Эрмитажа: какую зарплату за свою бурную деятельность получала Завадская и таким ли уж бедственным выглядело ее положение? Оказалось, что средняя зарплата хранителя 14-15 тысяч рублей. А с учетом того, что большинство хранителей — пенсионеры, в сумме получается около двадцати тысяч. Не каждый врач или учитель приносит домой такие деньги. Наверное, Ларисе Завадской этого не хватало. Позже я выяснила, что она тем не менее очень ревностно относилась к экспонатам. Одним из участников нашей программы был известный питерский ювелир Андрей Ананов. Мы снимали его дома. Оказалось, он владелец целого подъезда. Шикарная квартира, заставленная антикварной мебелью. Мы с трудом нашли уголочек без золота и мишуры для съемок интервью. Ювелир покопался в шкафу и вынул для нас кассету. В начале 1990-х французские документалисты снимали о нем фильм. В одном из эпизодов Ананов приходит в Эрмитаж и рассматривает произведения Фаберже. Так вот, экспонаты на съемку тогда принесла ему именно Лариса Завадская. Эту встречу Ананов запомнил надолго. Лариса то бледнела, то краснела. Создавалось впечатление, что он держал в руках ее недоношенного ребенка. Ананов успокоил хранителя: «Лариса, не волнуйтесь, я все-таки профессионал, я не сломаю.» И тут же получил в ответ тираду: «Это безобразие, я не представляю, кто вам мог разрешить эти съемки. Экспонаты должны храниться в шкафах, в темноте». Ананов попытался вступить с ней в полемику: «Минуточку, а для чего тогда музей, для чего мы храним это достояние? Для того, чтобы вы на этом писали свои ученые труды? Я пытаюсь возродить искусство Фаберже. А вы, что же мне прикажете, эту сложнейшую, тонкую работу по картинкам возрождать?» Диалог их тогда зашел в тупик, но вот что интересно. Если бы тогда Ананов попросил Ларису показать ему знаменитые часы «Божья коровка», хранитель не смогла бы этого сделать. Часы давно уже были украдены и проданы Завадской и ее сообщниками.
Михаил Швыдкой, с которым мы встречались по этому же вопросу, назвал историю эрмитажной кражи «сюжетом из Достоевского». И действительно. Интеллигентная петербургская семья: папа — доцент, историк; мама — искусствовед; сын — мальчик с высшим образованием, работавший в музее. И они совершают преступление. Но ведь что-то должно было толкнуть их на этот поступок. И толчок был. Уже после ареста Николай Завадский рассказал следователю, что в начале 1990-х он впервые пожаловался своему товарищу, доценту Санкт-Петербургского института имени Лесгафта Ивану Соболеву на нехватку денег. На что тот ухмыльнулся и произнес: «Ваша супруга сидит на корзине с золотыми яйцами, а вы сетуете на безденежье». Именно Соболев и подсказал Завадским простой и якобы безопасный путь решения финансовых проблем. К тому времени Лариса проработала в Эрмитаже почти десять лет. За этот период практически никто не интересовался ни сохранностью фондов, ни ее непосредственной деятельностью. В один прекрасный день Завадская решилась. Лариса стала выходить на работу по субботам или воскресеньям. Мотивировала это тем, что по выходным гораздо спокойнее, молчит телефон, не беспокоит начальство, да и охрана не сует нос в хранилище. А вечером муж Ларисы Николай подъезжал к Эрмитажу на машине и ждал ее у директорского подъезда. Свидетелей умиляла трогательная, семейная идиллия. И уж никто не мог представить, что именно в эти злополучные выходные Лариса выносила из музея экспонаты, об исчезновении которых сегодня узнал весь мир. Завадская предпочитала небольшие предметы, которые легко помещались в женской сумочке, их несложно было вынести. На взгляд обывателя, они не представляли большой исторической ценности: серебряные ложки, чайники, сахарницы — столовое серебро, которым забиты витрины антикварных салонов. Но. Эти вещи не зря хранились в Государственном Эрмитаже. Дело в том, что у всех этих вещей было общее название — «Подарки Николаю II». А этот факт переводил предметы совершено в другую категорию. Первые украденные вещи Завадские отдавали Ивану Соболеву. Изначально планировалось, что их будут продавать только в Москве. В Санкт-Петербурге они всплывать не будут. Это минимизировало и риск, и шанс, что ситуация получит огласку. Тогда ни о каком уголовном деле и речи быть не могло, ведь в хранилища никогда не ступала нога ревизоров. Но в народе об Эрмитаже ходили мифы и легенды, многие из которых даже легли в основу литературных произведений.
Сериал «Бандитский Петербург» смотрела вся страна. Ярким эпизодом фильма стал приход журналиста Обнорского в тюремную больницу к умирающему от чахотки антикварному вору по кличке Барон. Но мало кто знает, что у Барона был реальный прототип — рецидивист Юрий Алексеев, он же Горбатый. Кличку свою он получил за то, что на дело ходил
«.Между нами говоря, мне всегда претил вывоз из России живописи, особенно большой и хорошей. Вот последний раз проморгал. Из запасников Эрмитажа 32 полотна XVII-XVIII века голландцев были переправлены в Аргентину. У них же в Эрмитаже 30 лет не устраивались ревизии. Представляешь, 30 лет? В запасники запускали вытирать пыль студентов, а они, бедненькие, крали там потихоньку и потом отдавали за литр пива. Да, все это я хорошо знаю и за слова свои отвечаю. Мне самому не раз предлагали вещи из запасников Эрмитажа, но я не покупал. У меня дома были только честные вещи, а из Эрмитажа вещи уходили.»
Константинов, написавший впоследствии роман «Бандитский Петербург», положил текст этого интервью в основу диалога своих персонажей — журналиста Обнорского и вора в законе Барона. Можно было бы подвергнуть все сказанное об Эрмитаже сомнению, тем более что аудиозапись разговора не сохранилась. Но был и еще один человек, встречавшийся с Горбатым. На роль Барона в сериал «Бандитский Петербург» пригласили народного артиста СССР Кирилла Лаврова. И когда на репетиции сценарист рассказывал артисту все, что знал о прототипе его героя, неожиданно выяснилось, что Кирилл Юрьевич был лично знаком с Горбатым. Конечно, я не могла пропустить этот сладкий эпизод мимо своего расследования. Мы договорились об интервью с Кириллом Юрьевичем и приехали в БДТ. Встречаясь с такими людьми, как Лавров, понимаешь, что ты прикасаешься к совсем другой эпохе, ты дышишь одним воздухом с человеком, который поистине является ее документом. Он рассказал мне о своей единственной встрече с вором Горбатым. Много лет назад осенним вечером Лавров брел по набережной. Навстречу шла пожилая пара. Сухой, долговязый старик, вполне благообразного, интеллигентного вида обратился к народному артисту: «Мы вас узнали. Видели ваши фильмы, спектакли. Нам очень нравится артист Лавров. Кстати, а Вы любите старину?» Артист действительно одно время увлекался антиквариатом, собирал монеты, покупал картины. «Если у вас есть желание, — предложил случайный прохожий, — заходите ко мне в мастерскую, там много интересного». Он достал визитную карточку и протянул ее артисту. Лавров, не глядя, сунул ее в карман и только в театре в гримерной достал карточку и прочитал: «Юрий Васильевич Алексеев, главный эксперт по антиквариату Санкт-Петербурга». Кирилл Юрьевич впоследствии пожалел, что так и не воспользовался приглашением Алексеева. Но по крайней мере он знал, что этот человек не выглядел как уголовник, и в фильме постарался наделить своего персонажа чертами прототипа. Впрочем, реакция на сериал была неоднозначная, и прежде всего со стороны руководства Эрмитажа. Лавров почувствовал охлаждение отношений с Пиотровским. Тогда никто не мог предположить, что фраза Барона о том, что из Государственного Эрмитажа еще лет двадцать можно будет воровать безнаказанно, станет пророческой. Из Эрмитажа воровали долго, но впервые об этом всерьез заговорили только восемь лет назад.
В 2000 году Юрий Болдырев, занимавший пост заместителя председателя Счетной палаты, инициировал полномасштабную проверку Эрмитажа. Так как в этот момент Болдырев баллотировался на пост губернатора северной столицы, многие восприняли его антикоррупционный демарш как предвыборную акцию. Но это не совсем так. Аудиторы очень долго разбирались в запутанной документации главного музея страны. Спустя полгода Болдырев громогласно заявил о выявленных нарушениях. Мы встретились с Болдыревым в одном из московских парков, он был уже очень далек от большой политики, ездил на старенькой «Волге», но во взгляде по-прежнему присутствовала искра искателя правды и человека неравнодушного к тому, что он делал много лет назад. Как рассказал нам Болдырев, результаты проверки Эрмитажа выявили целенаправленно созданную систему, позволяющую бесконтрольно подменять или красть какие-то ценности, использовать государственное имущество в своих целях. Полотна вывозились на выставку в одну страну, а затем незаконно, без каких-либо разрешений продолжали путешествовать по всему миру. Причем в ходе вояжа не проводилось ни одной промежуточной экспертизы, и что в конечном итоге возвращалось в Эрмитаж, не известно. Предположим, экспонат вывозят на две недели, а он путешествует полгода. И якобы бесплатно. Эта благотворительность осуществлялась для самых богатых столиц мира и самых шикарных галерей. Выявила Счетная палата и факты повреждения полотен в процессе многочисленных заграничных турне. Эрмитажу по договору обязаны были выплатить компенсацию за повреждение картины Матисса — более 300 тысяч долларов. Но следов получения этих денег нет. Нет и попыток их взыскания. Хотя даже судиться не надо было, все описано в договоре. Указали аудиторы и на грубейшие нарушения в системе учета музейных ценностей: 221 тысяча экспонатов Эрмитажа на момент проверки не находилась ни на чьем ответственном хранении. После обнародования этих данных разразился скандал. Но вовсе не тот, которого ждали в Счетной палате. На Болдырева обрушилась вся культурная общественность города на Неве. Мол, он, обливая грязью крупнейший музей мира, пытается организовать себе бесплатную пиар-компанию по выборам в губернаторы Санкт-Петербурга. Сам Михаил Борисович рассказал мне, что люди Болдырева требовали от него вещи, которые музейщики сами разыскивали и сразу предъявить, конечно же, не могли. Но спустя три недели, когда в дело вмешалась прокуратура, что-то появилось. Если у Пиотровского в Эрмитаже порядок, как в гаражах у пенсионеров, то будущее главного музея страны печально. По крайней мере в интервью он сравнил свой музей с книжной полкой, и если на ней нет книжки на том месте, где она обычно стоит, то сначала нужно проверить всю полку и только тогда можно сказать, что книги нет вовсе. Проверка Счетной палаты в 2000 году ни к чему не привела. Пошумели и разошлись. Бардак напомнил о себе лишь летом 2006 года...
Арестованный Николай Завадский на допросе у следователя (а мне показали эту пленку в ГУВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области) с трудом припоминал цены, по которым продавал экспонаты. Но эти цифры явно не имели ничего общего с их реальной стоимостью. Когда семья Завадских вошла во вкус, их уже не устраивали деньги, которые предлагал Соболев. И в какой-то момент супруги решили самостоятельно реализовывать краденое. Когда к Завадскому в руки попал серебряный сервиз, он понес его чуть ли не по всему Невскому проспекту. Заходил в ломбарды, антикварные салоны, но нигде его не брали. Говорили, что это не очень серьезная вещь и слишком много пайки. Сервиз чудом удалось спихнуть за три с половиной тысячи долларов.
Удалось мне встретиться и с еще одним участником этой громкой истории. Владелец питерского ломбарда Александр Ерофеев был одним из тех, к кому супруги Завадские принесли на комиссию золоченый напрестольный крест 1760 года. Лариса была в темных очках. Слезы душили ее, когда она поведала Ерофееву легенду, которую, как потом выяснит следствие, рассказывала неоднократно и в других местах. Она рассказала, что их родственники попали в автокатастрофу, лежат в больнице и им нужны деньги на лечение. По их просьбе они и пытаются реализовать эту редкую вещь с максимальной выгодой. Ерофеев купил крест за 20 тысяч рублей. Но что-то заставило предпринимателя не выставить тогда его на продажу, а спрятать у себя в сейфе. Он давно не видел таких древних крестов, а потому оставил его как предмет инвестирования. Когда же летом 2006 года Александр из любопытства заглянул в опубликованный в Интернете список украденных из Эрмитажа вещей, то, к удивлению своему, обнаружил там и фотографию принесенного Завадскими креста. Он решил немедленно передать его в антикварный отдел ГУВД Санкт-Петербурга. Но мне в этой истории показалась интересной одна деталь: когда мы выключили камеру, Ерофеев рассказал, что на оборотной стороне креста был выгравирован значок, который ставят только в ломбардах. Это означает, что заведение Ерофеева было отнюдь не первым, куда попадала реликвия. Возможно, Завадская носила крест по другим скупкам, а потом забирала. Но возможно, крест сдавали совсем другие люди, задолго до Завадской.