«Все объекты разбомбили мы дотла!» Летчик-бомбардировщик вспоминает
Шрифт:
— Ну и экипаж, с бору по сосенке. Прыгуны собрались, — продолжал Желонкин шутливо подзадоривать Голенко.
— Мы прекрасно понимаем друг друга.
— Понимаете или условились, что понимаете, и вам все ясно? А я что-то стал плохо отличать очевидное от совершенно темного, — не унимался Желонкин.
— Это у тебя, Федя, наверное, от ночных полетов.
— А у тебя, Коля, иллюзия ясности оттого, что начитался ты при подготовке в академию Лапчинских, разных Ружеронов и Клаузевицев и тебе кажется, что на войне тебе все понятно, и ты счастлив, что как будто все понимаешь.
— Нет, я не такой счастливчик, как корреспонденты газет, легко объясняющие все сложности современного
— Вся прошлая история войн не стоит бумаги, на которой она написана, а тем более времени, затрачиваемого на ее изучение.
— Почему, Федя?
— Потому что у немцев, например, прошлые сомнительные успехи порождают надежды на новые безнаказанные захваты, вызывают манию величия и делают их самоуверенными, жестокими и послушными исполнителями воли изувера Гитлера, — сказал Желонкин.
— Ну, я с тобой не согласен. История учит и предупреждает от ошибок.
— Ерунда! Военная история что захочет, то и оправдает, — сказал Желонкин.
— Но есть же уроки истории, — не сдавался Голенко.
— Есть, но из этих уроков можно взять любую тактику и любой образ поведения. Если, Коля, ты собираешься в настоящем и будущем действовать на основе некритического восприятия прошлого, ты погиб, — сказал Желонкин.
— Осипов, помоги мне отбиться от твоего штурмана. Объясни ему, что он не прав, — обратился ко мне Голенко.
Я заметил, что, на мой взгляд, история учит лишь тому, что на войне надо ждать всяких неожиданностей, и не согласен как с теми, кто считает, что, изучив примеры боевых действий в прошлых войнах, можно застраховать себя от ошибок в настоящей войне, так и с теми, кто недооценивает прошлый опыт боевых действий и отметает его как хлам.
Обед нам привезли на стоянку самолетов. К восемнадцати часам облачность немного приподнялась, метеорологи сообщили, что над линией фронта высота облачности 1200 метров, и нам разрешили взлет на задание. Так как в районе аэродрома облачность была очень низкой, мы договорились с Голенко лететь по маршруту за облаками, а после пролета линии фронта пробить облака вниз, восстановить ориентировку и выполнять задание. После взлета летели мы не в строю, а свободно на расстоянии видимости. Облака оказались очень тонкими. Мы сразу пробили их вверх и продолжали полет за облаками. Но вскоре верхний край облачности резко пополз вверх, и самолету не хватало скороподъемности, чтобы лететь за облаками. Тогда мы еще больше разомкнулись и вошли в облака на высоте около трех тысяч метров.
Сначала полет в облаках проходил нормально и сравнительно спокойно, а затем потемнело и началась непрерывно усиливающаяся болтанка. Самолет бросало то вверх, то вниз. Слышался скрип крыльев, и чувствовались металлические удары и скрежет. Сосредоточив внимание на приборах, я изо всех сил старался сохранить пространственное положение самолета и курс. Временами я ловил себя на отдельных ошибках. Исправлял их и снова допускал. Порой казалось, что самолет катится по какому-то гигантскому жестяному желобу. Все перепуталось, стрелки на приборах беспорядочно прыгали, но усилием воли я снова и снова восстанавливал пространственное положение бомбардировщика по приборам. Вдруг сильнейший бросок вниз оторвал меня от сиденья. Зависнув на привязных ремнях и вцепившись в штурвал, я снова выравниваю самолет, и через несколько мгновений бомбардировщик вырывается из облаков. Впереди — заходящее солнце, сверху — голубое небо, под нами — линия фронта, а сзади — стена облачности. Тогда я понял, что мы пролетели через холодный фронт.
От неожиданности или еще почему, но нас никто не обстреливает. Восстановив ориентировку, снижаемся на малую
Летаем над заданным местом по кругу уже более получаса, и никаких условных сигналов. Когда совсем стемнело, посоветовавшись с Федей Желонкиным, решил груз не сбрасывать, а возвращаться на аэродром.
На обратном маршруте, после пролета линии фронта, вышли на Варшавское шоссе и полетели вдоль него. За Спасск-Деменском встретили стену сплошной облачности, полыхающую молниями, ту, которую пролетели вечером при полете в район сбрасывания груза. Но теперь я в облака не пошел, а, снизившись на высоту пятьсот метров, полетел под облаками. Хлестал проливной дождь. Самолет бросало. При вспышках молний просматривалось блестевшее от дождя Варшавское шоссе. «Да и под облаками пересекать холодный фронт не очень просто», — подумал я, но это просто прогулка по сравнению с тем, что перед этим пришлось пережить, пересекая холодный фронт в облаках.
Дождь заливает передние стекла кабины. В боковые форточки земля выглядит темной и мертвой, и только от патрубков моторов тянулись хвосты бледно-голубого пламени с красными искрами. Вот и Юхнов, мост через Угру. Выхожу на свой аэродром. На нем светового старта нет, и не видно ни одного огонька. Включаю бортовые огни и летаю по кругу над аэродромом. Льет проливной дождь. Приказываю стрелку-радисту Монзину дать несколько зеленых ракет, чтобы привлечь к себе внимание и связаться по радио с командным пунктом. На запрос по радио с командного пункта полка приказали лететь на запасной аэродром. В сплошном ливне своего запасного аэродрома мы не нашли и произвели посадку на запасный аэродром дальнебомбардировочной авиации Ватолино у станции Касторная.
Утром дал телеграмму о посадке в свой полк. За мной прилетели заместитель командира полка Николай Иванович Барулин с техником Крысиным и помогли улететь нам на свой аэродром.
Через несколько дней из экипажа Голенко вернулся на аэродром штурман Иван Дьяченко, покинувший с парашютом разваливающийся бомбардировщик в тот роковой вечер, когда мы пролетали холодный фронт по маршруту к партизанам.
Дьяченко по-прежнему не унывал. Когда я встретил его около столовой в окружении летного состава, он с серьезным видом заправлял о том, что, выпрыгнув из падающего самолета и приземлившись с парашютом около деревни Нестеры, оказался в очень трудном положении, так как все женщины деревни, увидев у него в руках шелковый купол парашюта, приглашали его к себе на ужин.
В 20-х числах сентября наш полк перебазировался на аэродром Павловское, располагавшийся у реки Угра в двенадцати километрах севернее Юхнова. Новый аэродром был с трех сторон окружен лесом, на опушках которого мы очень хорошо замаскировали наши самолеты. Технический состав разместили в землянках вблизи от самолетов, а летный — в деревне Павловская. Вместе с нашим полком на этом аэродроме базировалось несколько самолетов Пе-2 и ТБ-3. Кроме того, здесь же располагалась готовившаяся к высадке в тыл врага группа партизан, состоявшая из молодых московских парней, бывших рабочих авиационного завода, и несколько отдельных разведчиков, мужчин и женщин, которых экипажи нашей эскадрильи по ночам сбрасывали на парашютах в тыл врага.