Все оттенки боли
Шрифт:
— Вот какой я молодец. — удовлетворенно вытирал мокрый рот Мухаммед. — Где ты еще найдешь такого мужчину, который может довести женщину до оргазма только поцелуями?! Трахнуть может каждый дурак, а я тебе дарю целомудренную любовь. Поцелуи должны удовлетворять женщину, если она любит. Этим можно пользоваться в проблемные дни, например при месячных или при беременности.
— Это когда я тебе запрещала в месячные?! — возмущалась Танька, растирая свои красные «дыньки».
— Я, к примеру, говорю. Ты слушай и соглашайся. Мы еще с тобой не полностью
Танька ошеломленно приподнялась и сощурила глаза:
— «Приеду»?! Куда «приеду»? Ты что, уезжаешь?
Мухаммед одевался и. подглядывая в зеркало, приглаживал растрепанные волосы.
— Да. Мне домой нужно. Я уже взял билет на двадцать восьмое.
Танька поспешно вскочила с кровати и заходила вокруг мужчины.
— Ну пожалуйста, ну побудь еще со мной. Разве тебе здесь плохо? Хочешь, я рожу тебе детей, не хочешь, будем просто так жить. Ну не уезжай!
Мухаммед раздраженно цокнул языком:
— Ненавижу, когда ты ныть начинаешь! Какие дети? У меня уже есть дети! Сколько я их не видел? Ты об этом подумала? Меня и так совесть мучает, что я семью надолго оставил. Думал, на войну все спишется, но я-то уже не на войне! Пора домой. Чувствую, что пора. Не причитай, это уже решено. Послезавтра я уеду, но обязательно скоро вернусь. Не плачь.
Танька рыдала и мотала головой:
— Ты забудешь про меня! И я опять буду жить воспоминаниями. Неужели ты не понимаешь, что смысл моей жизни в тебе! Чтоб ты провалился, зачем я тебя только встретила!
Она стенала, причитала, а взгляд Мухаммеда только и следил что за ее обнаженной грудью, полной, белой и нежной, которая вздрагивала, раскачивалась и упруго подпрыгивала, отзываясь на каждое движение тела.
«Если бы эта глупая, маленькая девочка с формами взрослой женщины могла себе представить, как мне тяжело уезжать от нее. Как мне хочется каждое утро просыпаться и гладить ее молодое тело, лизать мурашки на ее груди, когда моя рука входит в ее сонную плоть. Смотреть за движением ее ресничек, когда голова ее закинута, и я держу ее за волосы, а она пытается увидеть, что я делаю с ней.
Такая любопытная, порочная и в то же время только моя; я ее развратил, я ее научил философии отношений, и она талантливая жрица любви. Как тяжело оставлять ее…»
Таня беспомощно опустилась на кухонную табуретку, схватилась за голову, и ее тяжелые груди коснулись бусинками сосков поверхности стола. Она забыла, что не одета, ее мысли были поглощены лишь внезапным отъездом Мухаммеда. Вдруг она выхватила из хлебницы большой с волнистой резьбой нож и пригрозила им:
— Лучше тебя зарезать, но не отпускать!
Бросила нож и снова зарыдала. Как она была хороша в своей обнаженной
Мухаммед вздохнул, подобрал нож и положил его на место. «Бедная девочка, мне нечего ей предложить, кроме секса», — подумал он.
«Мне нечего тебе дать и нечем удержать, кроме любви», — думала Таня.
Карина с детьми приехала в Сумгаит днем двадцать седьмого.
И там же на вокзале поняла, что совершила жесточайшую ошибку.
Их никто не встретил, хотя она предупреждала о приезде. Как она ни пыталась дозвониться из таксофона, все было бесполезно — телефоны в квартире у родителей мужа уже с утра были отключены.
На автобусной станции шли. видимо, какие-то приготовления: массивные камни, сваленные в кучу, железная арматура, металлические прутья, разбросанные кирпичи. Мимо медленно проехали две машины-бензовозы, рядом с машинами шла толпа молодых азербайджанцев, которые шумно вели себя и кричали: «Отдай нам армянина!» Было очень страшно и непонятно. Может, это обычные хулиганы или местные разборки? Но почему тогда такой гнет в воздухе и мало людей на улицах?
Карина с облегчением выдохнула, когда наконец-то добралась до своих.
Отец Мухаммеда рассказал, что с утра по городу разбрелись погромщики, которые призывают убивать армян, и он боится за свою жену.
— Мы позвонили в милицию, нам велели не волноваться, но строго-настрого запретили выходить из дома. И почему-то сразу отключился телефон. Мы ничего не знаем, в новостях ничего не говорят…
Прибежала перепуганная соседка, армянка. Рассказала, что в соседнем подъезде разгромили квартиру армянской семьи, а самих хозяев куда-то увели. Под их окнами валялась разбитая мебель, вещи, повсюду лежали огромные камни, будто привезенные с каменоломни, и куски железной арматуры. Уходя, бандиты подожгли квартиру.
Карина вышла на балкон и увидела, что во всех окрестных домах люди стоят на балконах и словно чего-то ждут. По улице шла толпа молодых мужчин, один из них в длинном черном пальто кричал в мегафон жителям домов, чтобы они сказали, где живут армяне. Люди прятались в квартирах, но те же погромщики заходили в подъезды, и начинались новые варварства. Они словно заранее знали, в какие квартиры нужно идти.
Соседка убежала в соседний подъезд к себе домой, у нее там остались мать с отцом. Квартиры связывала общая стенка, и Карине было слышно, как пожилые люди воют от страха.
— Ты можешь не бояться, меня здесь все знают. Знают, что я не армянин, знают, что ты жена Мухаммеда. Не волнуйся, Карина, это долго продолжаться не может. Сейчас советское правительство что-нибудь предпримет, введут войска и всех спасут. — говорил отец, а у самого руки тряслись.
Группа хорошо одетых парней с короткими ломами в руках зашла в соседний подъезд. Они направились в квартиру той самой соседки, которая пять минут назад ушла от них домой.
Крики, вопли, плач, грохот падающей из окна мебели.