Все оттенки красного
Шрифт:
Он набрал номер московской квартиры. Гудки, длинные гудки. Никто не подходит к телефону. Должно быть, спит. А если… Сердце провалилось в пустоту. Да там ли она еще? Нет, он положил в стакан достаточное количество снотворного. Всю ночь Машка не ложилась, писала картину, и сейчас она наверняка спит, как убитая, и проспит до завтрашнего утра, никак не меньше. А завтра надо ехать в Москву. Если не случится ничего чрезвычайного, завтра надо что-то решать с неудобной девицей. Хватит играть в кошки-мышки,
— Кому это ты звонишь?
— Егор? Опять подсматриваешь? Подслушиваешь? И давно это у тебя, братец?
— Не твое дело!
Егорушка обиженно посапывает, но взгляд у него злой. Кажется, что он готов защищаться. Эдик же продолжает доставать младшего брата:
— Это уже болезнь. Понимаю — у инфантильного мальчика детские забавы. Чует мое сердце, что ты немало часов провел у замочной скважины!
— Ну и что? Зато я все про всех знаю.
— Пойди наябедничай. Лучше ментам.
— Они плохие. Мама говорила, что в милиции работают одни взяточники. Они настоящих преступников все равно не сажают.
— Мама говорила! Эта фраза в ее репертуаре, верю. А ты правды хочешь?
— Хочу!
— Слушай, мне не до тебя. Иди погуляй. Погода чудная, луна светит. Как там у классиков? «И эта глупая луна на этом глупом небосводе». И ты. Два сапога — пара.
— «Как эта глупая луна». А тебе все равно не отвертеться.
— Уйми свое воображение.
И Эдуард Оболенский, презрительно хмыкнув, уходит в дом. Срочно надо выпить, день был такой тяжелый! События развиваются по нарастающей, тут уж ничего не поделаешь.
В доме никто не спит. Майя беспокойно ворочается в постели. В коридоре слышны шаги. Кто это? Неужели к ней? Нет, мимо.
А меж тем Олимпиада Серафимовна заглядывает в комнатку к домработнице:
— А где Валя?
— Что?
— Ты одна, Ольга?
— Да. Одна.
Олимпиада Серафимовна осторожно присаживается на вторую кровать:
— Ну что, избавилась от бедняжки Нелли?
— Что… Что вы такое говорите?
— Избавилась. Столько лет терпела, терпела, и свела счеты, наконец. Мертвого-то чего уж ревновать. Я живого не ревновала.
— Вы не ревновали! А чего тогда приехали сюда, как только он умер?
— Посмотреть. Я, милочка, терпеливая. Я его, как художника, выпестовала, родила, можно сказать, Эдуарда Листова, таким, каким он впоследствии стал, а какая-то молодая дрянь подобрала и ни с чем меня оставила.
— Врете! Вы при разводе половину имущества получили!
— А ты считала? И какое оно тогда было, имущество?
— Оттого вам и обидно. У богатого-то вы больше бы отсудили. Вы не Нелли Робертовна, та унижаться не стала. Что дал, то взяла. А вы… Дайте полежать, уйдите, Богом прошу.
— Ты у меня в доме. И я тебя как наняла, так и уволить могу.
— Не вы. Хозяин-то умер, теперь молодая хозяйка все будет решать.
— Ей еще с постели подняться надо для начала.
— Ничего, образуется. Все равно вам ничего не достанется. Теперь по завещанию — все ей, без всяких половин.
— А на то, милочка, есть суды. Я — мать. И внуки есть законные. А она — девчонка. И мать ее безграмотная женщина.
— Ха-ха! — неожиданно рассмеялась Ольга Сергеевна.
— Что такое?
— Вы еще не знаете, какой вас ждет сюрприз! Уж такой сюрприз!
— Какой сюрприз?
— Такой. Уйдите.
— Вон ты как заговорила…
Дверь в комнату приоткрылась.
— Можно? — заглянула Валя.
— Заходи, заходи, голубушка, — заворковала Олимпиада Серафимовна. — А я, собственно, к тебе. Уснуть никак не могу.
— Я вам сейчас таблеточку дам.
Олимпиада Серафимовна вздрогнула:
— Ох уж, как опасно стало в этом доме таблетки принимать! Может, лучше чайку? С медом, с травками.
— Да-да. Я сейчас сделаю. Успокоительного чаю с ромашкой и настойки пустырника туда можно несколько капель влить. Очень хорошо помогает!
— Суетись, суетись, — усмехнулась Ольга Сергеевна. — Той чайку, этой молочка горячего в постель. А я свое отслужила.
И домработница демонстративно отворачивается к стене. Олимпиада Серафимовна, грозно тряхнув серьгами и надменно вскинув голову, увенчанную пучком, уходит вслед за Валей. В коридоре некоторое время слышатся их шаги. Когда там затихает, Ольга Сергеевна поднимается, и осторожно приоткрывает дверь.
Майя снова прислушивается к шагам в коридоре. Мимо, мимо. Опять шаги. Да, на этот раз к ней. Она вся сжимается: кто же это? Как же хочется забраться с головой под одеяло, и спрятаться ото всех страхов, как в детстве! Мама, мамочка, где же ты? Где?
— Девонька, ты не спишь?
— Нет, заходите.
Ольга Сергеевна подходит к окну, открывает форточку:
— Душно тебе, небось. Медсестра-то как не для тебя вызвана. Все ходит по дому, ходит, разговоры разговаривает. Луна-то сегодня какая!… А ведь ты не Маруся, девонька. Давно хочу спросить: как звать-то тебя?
— Кто вам сказал? Георгий Эдуардович? Эдик?
— Кто бы ни сказал. Как тебя звать-то?
— Майей.
— Мать-то знает, какие штуки ты выделываешь?