Все приключения мушкетеров
Шрифт:
Лапорт залился слезами.
– Патрик, – сказал герцог, – принеси мне ящик, в котором были бриллиантовые наконечники.
Патрик принес ящик и Лапорт узнал, что это тот самый, который прежде принадлежал королеве.
– Теперь принеси белый атласный мешочек, на котором вышит жемчугом вензель ее.
Патрик исполнил приказание.
– Возьмите, Лапорт, – сказал Бокингем, – вот все что я имел от нее: этот серебряный ящик и эти два письма. Отдайте их ее величеству и на память обо мне (он искал глазами какой-нибудь драгоценности)… отдайте еще….
Он посмотрел кругом, но отуманенные
– Отдайте еще этот нож, сказал герцог, сжимая руку Лапорта.
Он мог положить мешочек в серебряный ящик, положил гуда же нож, показал Лапорту знаком, что не мог уже говорить; потом, не в состоянии, будучи превозмочь предсмертных конвульсий, упал с софы на пол.
Патрик громко вскрикнул.
Бокингем хотел улыбнуться в последний раз; но смерть остановила мысль его, следы которой остались на лице его как последний поцелуй любви.
В эту минуту вбежал запыхавшись доктор герцога; он был уже на адмиральском корабле, когда начали искать его.
Он подошел к герцогу, взял руку его, подержал в своих руках и опять опустил ее.
– Все бесполезно, – сказал он: – он уже умер.
– Умер, умер! – вскричал Патрик.
При этом восклицании толпа вошла в кабинет; все были в ужасном смущении.
Лорд Винтер, видя, что Бокингем умер, побежал к Фельтону, которого солдаты стерегли на террасе замка.
– Злодей! – сказал он Фельтону, – злодей, что ты сделал?
– Я отомстил за себя, – сказал он, со свойственным ему спокойствием и хладнокровием, которые возвратились ему по смерти Бокингема.
– Ты, – сказал барон, – скажи лучше, что ты служил орудием этой проклятой женщины; но, клянусь тебе, что это преступление ее будет последним.
– Я не знаю, что вы хотите этим сказать, – спокойно отвечал Фельтон: – и не понимаю, о ком вы говорите, милорд; я убил Бокингема за то, что он два раза отказал мне через вас в капитанском чине; я только наказал его за несправедливость.
Изумленный Винтер смотрел на людей, которые связывали Фельтона, и не знал, что думать о такой нечувствительности.
Одна только мысль беспокоила Фельтона. При каждом шуме наивному пуританину казалось, что он слышит шаги и голос миледи, готовой броситься в объятия его, обвинить себя и погибнуть вместе с ним.
Вдруг он вздрогнул, устремив глаза на море, которое с террасы далеко было видно, орлиным взором моряка он различил вдали парус шлюпки, направлявшейся к берегам Франции.
Он побледнел и приложил руку к сердцу, которое сильно билось; он понял измену миледи.
– Прошу у вас последней милости, милорд, – сказал он барону.
– Какой? – спросил Винтер.
– Скажите, который час?
Барон вынул свои часы.
– Без десяти минут девять, – сказал он.
Миледи уехала за полтора часа ранее назначенного срока; как только она услышала пушечный выстрел, возвестивший о роковом событии, тотчас приказала сняться с якоря.
Шлюпка ушла уже далеко от берега.
– Так Богу было угодно, – сказал он с покорностью фанатика, не сводя глаз с челнока, где, казалось ему, виден был еще белый признак той, за которую он пожертвовал жизнью.
Винтер
– Ты будешь сначала наказан один, несчастный, – сказал лорд Винтер Фельтону, не сводившему глаз с моря; но клянусь тебе; памятью брата моего, которого я так любил, что твоя сообщница не спасется.
Фельтон опустил голову, не сказав ни слова.
Винтер быстро спустился с лестницы и отправился к пристани.
XII. Во Франции
Получив известие о смерти Бокингема, Карл I, король английский, больше всего боялся, чтобы ла-рошельцы не упали духом при этой ужасной новости; поэтому он старался, как говорит Ришелье в своих записках, скрывать ее от них как можно дальше, приказав запереть все гавани королевства и тщательно наблюдая, чтобы ни один корабль не отплыл до тех пор, пока не отправится армия, которую снаряжал Бокингем. Заботу об ее отправлении он принял теперь на себя.
Строгость его в этом отношении простиралась до того, что в Англии были задержаны даже датский посланник, который уже готов был к отъезду, и голландский посланник, который должен был сопровождать в Флассинген индийские корабли, возвращенные Карлом I Голландии.
Но так как он отдал это приказание спустя пять часов после того как случилось это несчастие, то есть в два часа пополудни, то два корабля успели выйти из гаваней: один увез, как мы знаем, миледи, которая предвидела это событие и еще больше убедилась в своей догадке, увидев черный флаг на мачте адмиральского корабля. Что касается до другого, мы после скажем, кого он увез и как уехал.
В это время, впрочем, не случилось ничего нового в ла-рошельском лагере; только, король, скучая, как обыкновенно, и может быть еще больше в лагере, чем где-нибудь, решился ехать инкогнито на праздник Св. Людовика в Сен-Жермен и просил кардинала приготовить ему конвой только из двадцати мушкетеров. Кардинал, сочувствовавший иногда скуке короля, с большим удовольствием разрешил этот отпуск своему царственному помощнику; король обещал возвратиться к 15-му сентября.
Де Тревиль, предупрежденный кардиналом, собрался в путь, и хотя он не знал о причине, но знал о сильном желании и даже о настоятельной надобности своих друзей побывать в Париже, а потому, нечего и говорить, что он назначил их участвовать в конвое.
Наши молодые люди узнали об этой новости через четверть часа после де Тревиля, потому что он им первым сообщил ее. Тогда д’Артаньян оценил благосклонность кардинала, позволившего ему, наконец, поступить в мушкетеры: иначе он должен бы был остаться в лагере, тогда как товарищи его уехали бы.
Очевидно, что причиною нетерпения их возвратиться в Париж была опасность, которой подвергалась госпожа Бонасьё при встрече в Бетюнском монастыре с миледи, смертельным врагом своим. Поэтому Арамис, как мы сказали, тотчас же написал Марии Мишон, этой турской швейке, у которой были такие прекрасные знакомства, чтобы она упросила королеву позволить Бонасьё оставить монастырь и удалиться в Лорень или Бельгию, Ответ не заставил себя долго ждать; через восемь или девять дней Арамис получил следующее письмо: