Всё равно мы будем
Шрифт:
А куда смотреть?
И тогда она сделала нечто совсем нелогичное, чего не решилась бы сделать в присутствии кого-то. Но здесь было тихо и безлюдно, и ей захотелось попробовать. Она закрыла глаза и наощупь поползла вдоль скалы, на звук, который в этот миг проявился отчетливей, яснее, словно невидимый музыкант решил ее подбодрить: давай-давай.
Упс! Рука вдруг соскользнула – каменная стена резко оборвалась. Катя открыла глаза.
В горе оказалась щель. Неприметная, узкая, словно вход в кроличью нору. Еще один шаг влево – и скала шла дальше, как ни в чем не бывало.
Что делать? Лезть или не лезть? А вдруг провалюсь? Сломаю ногу и не смогу выбраться и умру в этой горе, потому что меня точно не найдут.
Она в нерешительности переминалась с ноги на ногу. Ломать ни одну из них как-то не хотелось.
Звук флейты, словно отражая ее сомнения, прервался, как поперхнулся, а потом с новой силой начал партию – торжественно и глубоко. Теперь он был не тонкий, а густой, мощный.
Катя порылась в рюкзаке. Благослови, Господи, Римму! – Она натянула ремешок фонарика на лоб. Огонек зажегся, и дело пошло.
Она присела на корточки и поползла в темноту. Сначала ползла «гусиным шагом», чтобы не запачкаться, но быстро устала. Пришлось опуститься на колени и двигаться дальше, помогая себе руками, а в какой-то момент даже лечь на живот, чтобы проползти под нависающим сводом. Прощай спортивный костюм, фланелевый, красивого темно-синего цвета…
Катя продвигалась медленно. Маленький фонарик отвоевывал у темноты лишь небольшое пространство в пару шагов. Камни больно впивались в колени и ладони. Не повернуть ли обратно? Сомнения усложняли ей путь, а флейта подбадривала.
Наконец узкий лаз кончился, и Катя смогла встать в полный рост. Впереди светлело.
Она с облегчением выдохнула и сделала несколько робких шагов.
– Hello? Is anybody here? – голос ее, дрожащий от волнения, показался жалким. Блею, как овца, осудила она себя. Прокашлялась и сказала погромче: – Конницива! (Здравствуйте)
Ей показалось, что флейта смеется в ответ. Свет впереди стал ярче. Еще несколько шагов. Еще. И еще. Она смогла различить стены узкого лаза. Слава богу, он был один, никаких ответвлений не видно, иначе пиши пропало. Тут она и останется со своей способностью ориентироваться. Клубок Ариадны-то ей никто не дал. В голове вспышкой пронесся вчерашний диалог с Риммой:
– Возьми эту красную ленточку, тут всем выдают.
– Зачем? Мне не надо.
А вот сейчас бы пригодилось.
Чем дальше Катя шла по коридору, тем светлее становилось вокруг. Когда он кончился, она вступила в огромный освещенный зал.
Света было так много и обрушился он так неожиданно, что Катя зажмурилась.
А когда открыла глаза, увидела такую картину.
У костра, выложенного темными булыжниками, на плетеной циновке сидел старенький японец в сером кимоно. Над костром висел тецубин – чугунный чайник для чайных церемоний.
Длинные усы и жидкая седая бороденка делали старичка похожим на сома, как его рисуют в детских книжках. Глаза, узкие, остро-пронзительные, глянули на Катю, и она вздрогнула. Что было в этом взгляде, она и сама не поняла.
– Конницива, –
Японец у костра странно хрюкнул. Теперь его взгляд показался Кате насмешливым.
– Соредокорока, анатавасоре о мицкемаста (Напротив, ты нашла его), – раздался глубокий голос справа.
Глава 3
Когда вы не осознаете происходящее внутри вас, снаружи это кажется судьбой.
(Карл Густав Юнг)
Катя резко повернулась. Она не успела даже разглядеть говорившего, потому что нежданные слезы хлынули из глаз, а сердце вдруг отчаянно закричало: «Папа!»
Узнавание пробило Катю насквозь, как пулеметная очередь, которая не оставляет ничего старого и привычного. Она пошатнулась. И уставилась на подошедшего старика.
Внешне он ни капельки не походил на ее отца. Профессор лингвистики Павел Александрович Давыдов, потомок декабриста, статный, плотного телосложения, с роскошной седой гривой, даже в свои семьдесят притягивал восхищенные женские взгляды. Про таких говорят: импозантный мужчина.
А старичок был как опавший цветок сакуры, подобранный Катей, – такой же сухой и сморщенный, но светящийся былой красотой. Глаза у него какие-то странные – темные и неподвижные. Неужели слепой? Он приближался к ней медленно, опираясь на узловатую палку.
Катя смахнула слезы. Растерянность уступила место удивлению. Она пригляделась к старичку. Обычное серое кимоно. Худое лицо, словно выточенное из желтой яшмы и отполированное годами, почти без морщин.
Сколько ему лет?
Катя даже предположить не могла. Весь его облик дышал безвременьем. И Кате показалось, что через его черные немигающие глаза на нее взирает сама вечность.
Почему папа? Почему она плачет?
– Кто вы? – прошептала она, но старик покачал головой и сделал приглашающий жест вправо. Она повернулась. В углу пещеры стоял чайный домик, тясицу. Почти настоящий, только без крыши. Воображаемые стены были обозначены четырьмя бамбуковыми стволами высотой в человеческий рост. Наверху они были соединены в квадрат горизонтальными перекладинами, связанными простой веревкой.
Внутри, в углу, на татами кто-то сидел.
Слепой старик с посохом, которого она про себя уже назвала Сенсей, неспешно двинулся к чайному домику. Катя засеменила следом. Второй старичок, Сом, остался колдовать у костра. Дорожка к домику была выложена большими плоскими камнями, чуть влажными, как будто их кто-то полил из лейки, поэтому пыль не поднималась. Краем глаза Катя заметила, что в глубине пещеры серебряной каплей светится подземное озеро. Вот где вода, подумала она. По всему периметру пещеры виднелись круглые светильники, длинными ножками воткнутые в землю. У родителей на даче стоят похожие. Папа ими очень гордится. Прогрессивно. Ведь они на солнечных батареях! А откуда солнце здесь? Или они их каждый день на улицу выносят заряжать?